Свет земной любви. История жизни Матери Марии – Елизаветы Кузьминой-Караваевой - Елена Обоймина

Что было любимо – все мимо, мимо,

Впереди – неизвестность пути…

Благословенно, неизгладимо,

Невозвратимо… прости!

Но «невозвратимо… прости» прозвучало лишь в стихах Блока, по большому счету, из жизни поэта «Кармен» никуда не исчезла. Имя ее постоянно мелькало в дневниковых записях поэта вплоть до его кончины в 1921 году.

Л. А. Дельмас прислала Любе письмо и муку, по случаю моих завтрашних именин. Да, «личная жизнь» превратилась уже в одно унижение …»; «Л. А. Дельмас прислала мне цветы и письмо…»

Хроника дневных дел нередко заканчивалась лаконично: «Вечером (или ночью) – Л. А. Дельмас».

Жаль, что не сохранились письма Любови Александровны к Блоку. Возможно, тогда мы имели бы более-менее полную картину их непростых – или, наоборот, очень простых? – отношений…

Имя ее вновь и вновь появлялось на страницах блоковского дневника:

Ночью любовница. Она пела грудным голосом знакомые песни.

Ночью – опять Дельмас, догнавшая меня на улице. Я ушел. Сегодня ночью я увидал в окно Дельмас и позвал ее к себе. Люба тоже уходила куда-то…

Потеряв всякую надежду на взаимность со стороны поэта, Лиза после недолгого пребывания в Петрограде вернулась в Анапу. По свидетельству одного из родственников, она казалась «чем-то озабоченной, удрученной и потерянной». Видимо, на одном месте ей не сиделось: поэтесса задержалась в Анапе ненадолго и почти сразу перебралась в Джемете. Здесь, в благодатных садах, этом райском уголке, все было привычно и неизменно: с одной стороны к дому подступало ласковое море, с другой проглядывала степь с курганами, а вдалеке виднелись силуэты гор. Хозяйка по-прежнему занималась несколько запущенным виноградным хозяйством, то и дело ездила по делам в Анапу… И, конечно, думала, размышляла, писала стихи…

Как выяснилось сравнительно недавно, своеобразным итогом ее художественного творчества тех лет явились не только литературные произведения, но также коллекция рисунков и вырезок из бумаги, переданных автором двум сестрам и брату Омельченко.

Известный петербургский врач-гигиенист, разносторонне одаренный человек Александр Павлович Омельченко и его семья дружили и даже состояли в далеком родстве с Пиленко. В это трудное военное лето 1917 года трое детей из семьи Омельченко, две сестры и их брат-подросток, через каких-то общих знакомых были приглашены Кузьминой-Караваевой провести лето в Джемете. Скромных и очень застенчивых петербуржцев встретили здесь просто и приветливо. Маленькой дочери здешней хозяйки было года три-четыре.

– На греческом языке Гаяна – Земная, – пояснила мать девочки.

Гаяна редко появлялась среди гостей, но однажды, когда наступил вечер, пришла в столовую. На небе сверкали яркие южные звезды. Девочка потянулась к окну и сказала просящим голосом, обращаясь к одной из гостивших:

– Дай мне звездочку, что тебе стоит?

Эта поэтическая сцена навсегда запечатлелась в памяти Елены Омельченко.

Впоследствии она обрисовала в своих воспоминаниях прекрасный и запоминающийся портрет владелицы Джемете:

Елизавета же Юрьевна была высокой, яркий румянец окрашивал ее щеки, красиво очерченный крупный рот украшал ее лицо, и каким-то удивительным сиянием глаз освещалось ее лицо, даже через очки. Она была очень близорука и носила их постоянно. Но ее глаза были еще более удивительными, когда она снимала очки. Были они карими, очень ласковыми, какими-то добрыми и в то же время робкими. Они напоминали глаза теленка. Поражала ее улыбка, краешками губ, и тихий, почти беззвучный, добрый смех. Она нередко была оживлена, но чаще мы видели ее молчаливой, ушедшей в себя, на чем-то внутренне сосредоточенной.

Иногда хозяйка имения рисовала в столовой при гостях, красками, почти не пользуясь при этом карандашными набросками.

Елена Омельченко рассказывала:

Однажды я застала ее и моего брата Андрея (ему было 14 лет) за рисованием. Андрей дорисовывал красками этюд, сделанный с дома Пиленко – этого средневекового замка, как мы его называли, а Елизавета Юрьевна рисовала что-то на излюбленные ею библейские темы. Рисунки свои она потом охотно дарила нам. И они нам очень нравились. Иногда она вырезала из тонкого картона удивительные миниатюрные силуэты, предварительно не нанося на бумагу рисунка карандашом, мы очарованно смотрели на это, как на чудо. А еще она нам много читала из поэмы о «Мельмоте», перед нами возникал таинственный незнакомец Мельмот, он то прилетал, то улетал на свои недоступные острова в Индийском океане, все это волновало и будило воображение. А брат мой еще долго потом рисовал корабли (не знаю, морские или воздушные), на которых прилетал Скиталец Мельмот.

Что касается вырезок из плотной бумаги, то здесь уместно вспомнить художницу Елизавету Крутикову, с которой еще в начале 1914 года Кузьмина-Караваева познакомилась в Москве. Кругликова к тому времени была уже довольно известна своими «силуэтами» (портретами в профиль), чем безусловно привлекла к себе внимание Лизы. Молодые женщины частенько встречались и тепло общались в кругу друзей. Невольное изучение техники вырезки из бумаги не прошло мимо любознательной Лизы. Эти ее работы, выполненные из тонкого картона и плотной бумаги типа ватмана белого и кремового цветов, поражают своим динамизмом и движением фигур. Просто не верится, что эти вырезки делались без каких либо предварительных эскизов, а одним движением ножниц, да еще и на глазах удивленных зрителей!

Осенью, возвращаясь в Петроград, сестры Омельченко увезли с собой рукопись «Мельмота Скитальца» и папку с акварелями, которую они получили в подарок от гостеприимной хозяйки. Этот драгоценный дар долгое время хранился в их семье. Уже на закате своих дней Омельченко передали рисунки в Русский музей.

Решение автора отдать акварели и рукопись «малознакомым детям» (отметим, что Елена Омельченко была всего-то на восемь лет младше Кузьминой-Караваевой, в ту пору ей исполнилось восемнадцать) до сих пор вызывает недоумение искусствоведов. Было ли это своеобразным наитием, взглядом через годы, рассуждают они, интуитивным чувством, чтобы спасти для нас хоть что-то из ее прежней жизни? Между тем ее разлука с Россией уже близилась, но для нее самой не была очевидной. А ведь этот необъяснимый дар в Джемете обернулся подарком судьбы для нас: по сохранившимся в России акварелям и рисункам можно судить о творчестве Кузьминой-Караваевой доэмиграционного времени.

Художница К. И. Кривошеина, автор-составитель альбома «Красота спасающая», куда вошли изобразительные работы Е. Кузьминой-Караваевой, пишет: