Дыхание песков - Вайолет Винспиер

Глава восьмая

Строчки плясали перед глазами Жанна решила оставить это никчемное занятие, и теплая ленивая дремота охватила ее. Уже засыпая, она вдруг почувствовала, как что-то коснулось ее ноги и забралось на платье. Проснувшись в мгновение ока, она в ужасе уставилась на черную тварь, перебиравшую суставчатыми лапками по тонкому шифону платья. Никогда раньше она не видела таких больших насекомых. Дико завизжав от страха, Жанна вскочила и принялась судорожно отряхивать подол. В ту же секунду дон Рауль оказался на ногах.

— Что случилось? — последовал резкий вопрос.

— С-скорпион… огромный такой и черный!

Он встревоженно посмотрел на нее и сразу же метнул быстрый взгляд на землю. И вовремя: огромное насекомое быстро-быстро удирало под прикрытие сухой травы. Оттуда раздалось характерное стрекотанье, и Жанна оторопело взглянула на расхохотавшегося дона Рауля.

— Это же всего-навсего сверчок… здесь, в пустыне, они бывают очень крупными.

Она с трудом сглотнула.

— Совсем необязательно смеяться! Он показался мне ужасным, такой черный, с длинными ногами… Я думала, сверчки маленькие и светленькие, как кузнечики.

— Будь это, в самом деле, черный скорпион, он бы сразу ужалил вас — так суматошно вы вскочили. Какая бы тварь ни заползла на одежду, не шевелитесь, пока она не уберется прочь.

— Легко сказать, не шевелитесь, — Жанна прижала дрожащие пальцы к горлу. — Вы-то, должно быть, привыкли к подобным монстрам, а мне они кажутся ужасными.

— Да, вы ведь женщина, — усмехнулся он. — Мне понятен ваш страх перед уродливыми существами, но даже если скорпион окажется в нескольких дюймах от вас, постарайтесь не впадать в панику и не делать резких движений. Укус этой черной твари смертелен, а яд многих других насекомых может вызвать лихорадку.

— Почему это, едва речь заходит о том, чего женщины боятся, у мужчин на лице сразу появляется выражение превосходства? Разве вы ничего не боитесь?

Сунув руки в карманы, рассеянно глядя ей в лицо, дон Рауль обдумывал вопрос:

— Наверное, я боялся бы потерять что-нибудь по-настоящему дорогое мне и нужное. Случись подобное, я бы, пожалуй, обратился за помощью к самому дьяволу; хотя вы, вероятно, уверены, что я уже сейчас вожу с ним дружбу.

— По-моему, моя беспомощность в здешних краях доставляет вам удовольствие, а это нечестно.

— Лучше посмеяться над вашей пугливостью, чем вас постоянно жалеть. Пустыню нужно принимать такой, какая она есть, а, избавившись от страха, начинаешь проникаться ее очарованием и постепенно влюбляешься в нее. Это как в танце: первые несколько шагов спотыкаешься, а потом уже попадаешь в ритм.

Прежде сладкого следует испробовать горького. Таков закон жизни.

— Вовсе не нужно меня особенно жалеть, сеньор. Но я не заметила в вас сейчас ни тени сочувствия, и это меня задевает.

— Посочувствуй я вам — и вы бы шарахались от каждой букашки. Кстати, я делаю вывод, что вы очень плохо меня знаете. Вам еще многое предстоит узнать обо мне, а мне — о вас. Пожалуй, мы еще не раз споткнемся, прежде чем начнем попадать в ритм, а?

Жанна обиженно поджала губы. Интересно, а с Ракелью он разговаривал бы так же, если б той на платье забралось такое чудовище?

Солнце все еще пылало в небе, а над песками дрожало знойное марево, но дон Рауль с неожиданной поспешностью принялся укладывать в машину корзину, подушки и коврик.

— Поедем, — заявил он, — скоро уже вечер, а там жара начнет понемногу спадать. Мы сможем ехать еще добрых пять часов, прежде чем понадобится разбивать лагерь для ночевки.

— Подчиняюсь без малейшего ропота, сеньор.

— Интересно, что прячется за этой притворной покорностью? Какие мысли кроются за таким невинным выражением? Общеизвестно, что в глазах женщины отражается ее сущность. Вы же, Жанна, словно пруд с прозрачной водой, под толщей которой тем не менее что-то таится.

— Вы считаете меня скрытной, сеньор? Да нет, что же мне таить?

— Вот это и интересно, — пробормотал он.

Несколько минут спустя они уже отъехали от скал, оставив позади следы от колес на песке. И все же Жанне было не забыть этого места: ведь именно здесь дон Рауль признался, что смог бы обратиться за помощью к самому дьяволу, если бы лишился чего-то по-настоящему ему нужного и дорогого.

Девушка украдкой бросила взгляд на своего спутника. Он не догадывался о ее любви, и ей не хотелось открывать ему эту тайну. Она строго-настрого запретила себе вздрагивать, когда он к ней прикасается, и решила сопротивляться до последнего, если ему снова вздумается поухаживать за ней. Достоинство — ее оплот. Выдать себя — значит унизиться. Дон Рауль использует ее как марионетку. Ну что ж, она согласна утешить престарелую принцессу… а любовь в эту сделку не входит.

Примерно через час в небе стали появляться золотисто-розовые полосы. На песок легли бархатистые тени, и Жанна ощутила, наконец, благословенную прохладу, легким ветерком залетевшую в открытое окно. Следующие несколько миль в лицо им уже не веяло удушливым жаром пустыни, и двигатель машины урчал ровно, не задыхаясь. Воздух наполнился странными, первозданными ароматами, словно с быстро надвигающимися сумерками открывались все поры земли.

— Скоро вы поймете, почему я считаю пустыню самым прекрасным на земле местом, — произнес дон Рауль. — Вы всей душой откликнетесь на ее чары и забудете, какой она может быть безжалостной.

Днем Жанна заметила, что в пустыне стоит зачарованная тишина. Сейчас до ее ушей внезапно донесся звук, не менее странный и похожий на стон. Он ритмично повторялся, и сердце девушки застучало в унисон ему. Перед машиной неожиданно возникла раскинувшаяся у подножия холмистой гряды деревня. Мальчик-пастушок гнал овец по склону холма, и его флейта пела, протяжно и тонко. Дон Рауль остановился, и они переждали, пока овцы, похожие на тюки с шерстью на коротеньких ножках, толкаясь и шарахаясь, с жалобным блеянием обогнут их машину.

В тени примитивных жилищ, которые попались им по дороге, горели костры, пахнущие тамариском; вокруг них суетились женщины в длинных одеждах, готовя еду. Рядом носились дети. Лаяли собаки. Глухо ухал барабан. Пастух со своей отарой свернул на неширокую дорогу, извивавшуюся между саманными домиками.

Машина двинулась дальше, а Жанне все мерещились черные глаза, внимательно рассматривавшие ее из-под капюшонов бурнусов. Словно она на миг заглянула в далекое прошлое и увидела людей, живших так же, как и во времена Наоми и Руфи [23].

— В пустыне все меняется медленно, — заметил дон Рауль. — Жизнь здесь похожа на пальму, которая пустила свои корни давным-давно, но, тем не менее, всегда остается одной и той же. В пустыне не пытаются разгадать тайну сумерек и рассвета, жизни и смерти. Ведь все это — действа одной жизненной драмы. В городе время спешит, друзей теряют и находят, и общечеловеческие ценности значат там куда меньше. Цивилизованный человек одержим желанием приобретать все больше и больше вещей; здесь же добродетелью считается, когда в шатре нет ничего лишнего: великолепный ковер, медная лампа да пара сияющих глаз любимой — этого достаточно.