Недиалог - Надя Алексеева

суток трубили все газеты, пройдясь по неблагоприятной экологической ситуации в поселке: из-за не утилизированных консервных банок чуть не потеряли краснокнижное животное».

конец

Москва, 2025

Монеточка

Монолог

Действующие лица:

Нина Ивановна.

Хрущевка в Рязани. В проходной комнате горит и люстра, и торшер, и даже светильник в виде головы робота. Нина Ивановна сидит перед включенным монитором. На ней парадная кофта, черная юбка в пол, толстые чулки и вместо тапочек – туфли с пряжкой. Она нервничает, глядя на свое лицо в программе видеозаписи, то и дело приглаживает седой пучок, до боли стянувший голову, и двигает очки по переносице, чтобы не бликовали. Перед ней – листы с вопросами, открытка, мобильный телефон.

Нина Ивановна (звонит по мобильному). Алё! Алё! Алисочка? Дочк, а что нажать-то для записи? Как? Ентер? Погоди-погоди, ага, вот оно. Пошла запись… Может, я все же в офис к вам приеду да расскажу все сама? А? Ехать-то всего-ничего – три часа на Рязанке… Ну, добро, добро… Чего? Как пропищит – к следующему вопросу идти? Ага. Ой, погоди. Потом-то куда? Как управлюсь? А, само отключится… (Гудки в трубке.)

Ну, с богом! (Читает на камеру.) «Представьтесь и расскажите, где вы работали няней?» Зовут меня Нина Ивановна Зорина, пенсионерка я. Скоро юбилей, шестьдесят стукнет. Как медучилище кончила, значит, так и нянчусь вот. Сначала в рязанском детдоме, там, значит, отказнички лежат. Потом то там, то сям трудилась. Лучше всего платили, конечно, на мелках от тараканов «Машенька»: как сейчас помню – засыпаю, а у меня лента пакетов этих ползет перед глазами. Голубые с белым. А как завод-то закрыли – опять в няньки. Куда ж деваться? Агентствов тогда не было – по знакомым все, да газета была, как же ее? Желтые листочки, что ли. Даже у депутата нянчилась! Во как.

Пищит сигнал.

Господи, твоя воля! Ага. (Поправляет очки, читает на камеру.) «Чем будете кормить ребенка семи лет?» Да тут уж все можно, в семь-то, это с грудничками было тяжело. Мать его бросила, а смесь такую, чтобы грудным молоком пахла, и не подберешь. Помню, Сашенька плевался, орал до посинения. И так, и сяк. Так я ему капелюшечку сгущенки в смесь добавила, размешивала – выпивал все. Сменщица смеялась, говорит, номер восьмой через день ест, зато с сахаром. Деткам-то мы не сразу имена давали. Надеялись всё, мать вернется. Да самим не привязываться… Не положено…

Пищит сигнал.

Я же про семилетку-то недорассказала. Котлеты, картошку, макароны. Один у меня был, справный такой парень. Думаю, чего он все протертый суп трескает в восемь лет? Дак ленивый оказался: «Да ну, говорит, нянь, котлеты твои – жевать их». Так, пошли дальше.

(Читает с листа.) «Если ребенок не хочет есть, ваши действия?» Хм, не хочет есть. Не голодный, значит. Или болит чего. Или на маму смотрит. Повторяет. Две девчонки у депутата моего в драку-собаку из-за еды. Полон холодильник, старшая лопает, а младшая, четыре года, все подзуживает:

«– Жри! Толстая будешь, а я за миллионера замуж выйду.

– Он старый будет и некрасивый.

– Значит, операцию сделает, как мама. И будет красивый».

Пищит сигнал.

Что ж такое! Дашь договорить иль нет? Меня на работу из-за тебя не примут. Ладно. (Читает.) «Что вы сделаете, если ребенок проглотил батарейку?» Так, ну-ка, еще раз. «Что вы сделаете, если ребенок проглотил батарейку?» Ба-та-рей-ку. Батарейку? Да как он ее проглотит-то? А, ну если, шайбочкой, в часах такие… В скорую бежать, чего ж тут сделаешь? Со слюнками пищевод прожжет запросто. На работе у меня, слава богу, не было, а вот дома, с Сашенькой, оплошала. Кость из рыбы не вынула, он кряхтит, ни туды ни сюды, его в охапку, бегу в больницу. Забрали его без очереди. А меня аж трясет всю, еще дедок рядом сел, из носу тампоны кровавые торчат: «Да не пугайтесь, мамаша!» Я, говорит, копейку в носу забыл, сейчас разрезали, вынули. Дыхать нечем стало, думал, грудная жа…

Пищит сигнал.

Ой, да ну его, правда, пень старый. Врал, наверное. Хотя Сашенька придет – спрошу, где монеточка-то. Держи, говорит, внучек, на память, только не глотай и не суй никуда. (Смеется. Читает.) «В какие игры вы будете играть с ребенком?» Ох, тут всё по возрасту. Дак пока его обиходишь, уже и время вышло. У одних на мне, помню, и стирка была, и глажка, и готовка, и уборка, и дитё. Мать у него одинокая, директор какой-то. Все ругалась на меня: футболка у ребенка грязная. Конечно, она ж белая! А с белого и спросу нет – рисовал, капнул, все. Каждый вечер ругала меня. Потом, помню, еду домой на электричке и говорю себе: «Нина, ты ж умная женщина. Надень ты завтра на него черную, а вечером переодень назад. Кто узнает?» Мирно зажили, мальчик в школу потом пошел…

Пищит сигнал.

Жизнь свою вспомнишь всю. (Смотрит в лист.) «Какие детские песенки вы знаете? Пожалуйста, спойте!» Ох ты ж! (Откашливается.) Девчонки любили эту, сейчас… Монеточку! Крутили ее день-ночь… Ну были же и совсем детские. Сейчас я. Так. Вот эта, Сашенька любил. (Распевается.)

По синему морю к зеленой земле

Плыву я на белом своем корабле,

На белом своем корабле-е-е…

Пищит сигнал.

Слава те господи. Справилась. Второй лист теперь. (Переворачивает, читает.) «Если при переодевании ребенок начинает себя исследовать, трогать, как вы среагируете?» Ох ты ж. Ну да. Было такое. Домашние они как-то меньше, а вот в детдоме особенно, в шесть лет уже себя гладит, смотрит, а то и соседа. Дети, греха-то нет. Да ведь их и на руках никто толком не держал – родила да отдала. Мы со сменщицей их и обнимали по очереди. Ну, увидишь ручкой в штанах возит – дашь игрушку какую, он на нее перекинется. Я сначала и не знала, как быть, ведь сама-то не рожала. Спасибо, заведующая у нас была психолог, дока, растолковала, что к чему. И как быть. (Молчит.)

Пищит сигнал.

(Читает.) «Что вы знаете о детских кризисах?» Кто у вас эти вопросы-то пишет? Я знаю про кризис, что в девяносто восьмом шарахнул, аккурат Сашенька в школу пошел. Я из медицины ушла совсем, там не прокормиться, зато на пакетах, отраве тараканьей, хорошо плотили, правда ездила я спозаранку, Сашенька