Ай да Пушкин, втройне, ай да, с… сын! - Руслан Ряфатевич Агишев

не только документы, но и, что очень странно, руки. С особым пристрастием почему-то рассматривали кольца и персти у мужчин. Если же что-то им не нравилось, то тут же задержанным господам руки вязали и вели в особую палатку.

Словом, странностей во всем этом было столько, что голова кругом шла.

* * *

Петербург, Зимний дворец

Не меньший, а гораздо больший переполох царил во дворце. Слуги с выпученными глазами бегали по коридорам, не зная, куда приткнуться. У дверей стояли усиленные посты солдат из особой императорской охранной роты — усатые гренадеры под два метра роста, грозно глядевшие на каждого человека, независимо от его чина и богатства. Каждый из них прошел войну с Наполеоном, имел наградное оружие, и был отобран в роту лично самими императором.

И чем ближе к императорским покоям, тем больше встречалось солдат. У дверей Малого кабинета, где император любил заниматься государственными делами, расположилось аж целое отделение — десять здоровенный лбов вместе с рыжим капралом. Стоят злые, глазами буравят, недобро косятся, ружья гладят. Что точно происходит, не знают, но чувствуют, что ничего хорошего в этом нет.

Удивительно, но и сам император, что сейчас не находил себе места в кабинете, то же мало что понимал. Случившиеся происшествия приводили его в настоящее смятение.

Сегодня его разбудили в самый разгар ночи, напугав императрицу. Прибежал взмыленный вестовой из жандармского управления и через охрану доложил, что в самом центре столицы взорвался дворец французского посла. Причем доклад был настолько сумбурный, путанный, что ничего толком понятно не было. То ли сарай у дома загорелся, то ли полдома взорвалось, то ли весь дворец на воздух взлетел. Вдобавок, никто не знал, жив сам французский посол или нет.

Еще через час «пришли» новые известия об этом происшествии, от которых и вовсе худо стало. Как только сбежавшиеся на помощь люди начали тушить поднявшийся пожар и разбирать обгоревшие развалины, то начали погоревшие тела вытаскивать. Казалось бы, что в этом странного и диковинного? В доме французского посла были слуги, дворня их родные, числом десяток, может и чуть побольше, которые и могли погореть. Только из развалин стали доставать совсем не простой люд, а тела людей из благородного сословия. Что ни тело, то в богатой одежде, с золотыми медальонами, и перстнями с камнями.

Как все это выяснилось, к императору нового вестового отправили. У него от таких известий, вообще, весь сон пропал. Шутка ли, дом посла иностранного государства сгорел, а с ним и десятка два, если не больше, знатных людей? Хуже того, среди сгоревших головешек, в которые превратились некогда живые люди, опознали тех, о которых и подумать страшно — первейшие люди империи! Это и два действительных тайных советника, министр просвещения и общественного призрения, генерал и глава жандармского отделения столицы, и военные из гвардии и флота! А ведь ещё были те, которых не нашли или опознать не смогли. Кто знает, что там ещё за люди были?

Последней каплей для императора стало то, что у сгоревших людей начали странные перстни находить. На них красовались искусно сделанные роза и крест, которые он уже видел и о которых совсем недавно слышал от митрополита Серафима. От всего этого государя совсем «накрыло» — дурная кровь в голову ударила, все «затопило» волной бешенства, жутко захотелось убивать. Сразу же вспомнился тот самый декабря двадцать пятого, когда было точно такое же ощущение растерянности, непонимания, страха, а потом злости и бешенства.

А о чем он еще должен был подумать⁈ Только вчера митрополит Серафим приходил, чтобы рассказать о странном масонском ордене и возможной измене. Сегодня же все в точности подтверждается — в столице зрела измена! Иначе, для чего еще ночью в доме французского посла собирались знатнейшие люди империи? Попить кофе с пирожными, обсудить новый художественный роман?

— Опять⁈ — только эта страшная мысль и билась в его голове, ввергая его в панику. Ведь, за его спиной была его семья, которую при восстании просто не станут щадить. — Господи…

Тогда, в декабре двадцать пятого, тоже никто толком ничего не знал. Кругом были одни лишь слухи. Одни говорили о перевороте, другие — о войне с Англией и Францией, третьи — о крестьянском бунте.

— Меня же предупреждали… Люди с перстнями, в черных сутанах… Заговорщики… Заговор, с трона сместить хотят, как и тогда, когда до батюшки добрались.

Вслед за декабрьскими событиями двадцать пятого года вспомнились и события далекого уже тысяча восемьсот первого года, когда группа высокопоставленных заговорщиков напала на императора Павла Первого и убила его.

— Батюшка, царствие ему небесное, тоже такое пережил, — рука сама собой совершила крестное знамение. — Исподтишка ударили…

Эти события — убийство отца, а потом и декабрьское восстание — оставили в его сердце неизгладимое впечатление, словно шрам, который всегда напоминал о те страшных событиях. С тех пор это липкое мерзкое чувство беспомощности, растерянности и непонимания всегда было с ним, хотя уже и прошло много времени. И вот сейчас на него снова все накатило. Что было делать? А главное, на кого можно опереться? Кого нужно было опасаться? С кем нужно было сражаться, ведь заговорщиком мог быть любой!

Оттого-то Николай Павлович и поднял армию и флот. Ведь, погибшие заговорщики были не одни, и оставшиеся в живых могли дать сигнал к началу восстания.

— Слишком мягок и милосерден, слишком добр к злу, — бурчал император, метаясь по своему кабинету. То хватался за пистолет, лежавший на столе, то подходил к дверям и с напряжением вслушивался в звуки, то вставал у окна и всматривался в творившееся на площади. — Вот, к чему вся эта доброта и довела! Вот, к чему пришли… Ничего, ничего, армия не поведет, гвардия верна присяге.

Картина бурных приготовлений к обороне, что он наблюдал за окном, успокаивала его. Гвардейцы ничуть не паниковали, строили укрепления, катили орудия, укладывали мешки с песком, тащили ядра и гранаты. Рядом командовали офицеры с обнаженными клинками. Ничего не напоминало заговор. Напротив, все говорило о том, что гвардия верна императору и готова лечь костьми на пути заговорщиков.

— Все железом и огнем выжгу, всех изменщиков прижму к ногтю, — шептал он, стоя у окна и не отрывая глаз от сотен и сотен солдат. Эта готовящаяся к бою сила вдохновляла, придавала сил, словно говоря, что ты не один, что за тобой неимоверная мощь. — Хватит со всем этим церемониться, как в двадцать пятом! Нечего было с