Семь сувениров - Светлана Еремеева

рассказать вам. Я бы не решилась ходить по этому запутанному лабиринту в поисках правды… Это все слишком болезненно для меня… А вы сможете, Николай. Вы сможете.

За окном быстро проносились машины. Бутылка Бон Аквы на рекламном щите все переливалась в лучах уже вечернего солнца. Она то вспыхивала, то гасла. Струи воды все стекали по загорелой коже красивого юноши. Он подмигивал проходящим мимо него, поднимал голову, пил воду и растворялся.

– Как все запутанно… – прошептал Николай. – Сложно… Еще никогда не было так сложно…

– Николай, – тихо сказала Василиса.

– Да?

– Прошу вас… не сдавайтесь… не сдавайтесь… Раскройте правду. Я всегда знала, я верила, что отец не писал доноса на Андрея. Да, он любил маму, но он любил и Андрея… Докажите, что он здесь ни при чем… прошу вас… Я надеюсь на вас…

Николай пристально посмотрел на нее. Она больше не улыбалась. Выражение лица стало серьезным, глаза горели болезненным, прожигающим насквозь огнем… Он протянул руку, положил ее на ладонь Василисы и крепко сжал ее.

– Я обещаю вам, что непременно докопаюсь до сути… Не обещаю доказать, что ваш отец не писал донос… Обещаю узнать правду. Какой бы она ни была…

19

На следующее утро Николай проснулся от звонка мобильного. Он долго думал, отвечать или не отвечать, увидев номер Исаева. В конце концов, махнул рукой и нажал на зеленую клавишу.

– Николай! – послышался раздражённый голос шефа. – Ты меня слышишь?!

– Да, Виктор. Я тебя слышу.

– Ты что, еще спишь?

– Лег поздно. Долго возился с материалами.

– Ты понимаешь, что все сроки прошли?! Мне вчера звонили инвесторы. Они просят, чтобы фильм был готов к концу августа и вышел в сентябре. У Волкова в сентябре годовщина – восемьдесят лет со дня рождения.

– Я помню.

– Ты успеешь?

Николай молчал и растирал левой рукой шею.

– Николай! Ты слышишь меня? Успеешь?

– Постараюсь.

– Постарайся. Постарайся. Иначе… ты меня знаешь…

Исаев отключился. Николай все растирал шею и смотрел в одну точку. Он никак не мог прийти в себя. Был заторможенным. То ли звонок Исаева на него подействовал, то ли сон… Точнее обрывки сна… Он силился вспомнить, но ничего не получалось. Он понимал только, что снилось что-то чрезвычайно важное… Что именно – не поддавалось восстановлению. Какие-то люди. Старинный город. Толпа. Площадь. Женщина посередине площади… Жара… Кот спрыгнул с кресла, приблизился к Николаю, сел и буквально впился глазами в хозяина… Женщина… Блудница. Толпа. Иисус сказал: Кто не без греха, пусть первым бросит в нее камень. И вот… из толпы вышел человек и бросил камень. И второй бросил. И четвертый, и пятый. Каждый из толпы бросал в блудницу камни. Она упала. Ее добивали почти неподвижную. Вся площадь была залита кровью. Люди стали швырять камни друг в друга. Кому-то попадали в голову, кому-то в грудь, кому-то выбивали глаз, разбивали рот. Все было красным. Нежно-золотистая площадь с картины Верещагина становилась алой. Иисус с грустью посмотрел на толпу и медленно побрел прочь… Камни пролетали сквозь него… Николай поднял голову и посмотрел в окно. Солнце уже взошло высоко над крышами домов. Нужно было вставать и ехать на Ждановскую набережную.

Он что-то уловил вчера, что-то едва различимое. После разговора с Василисой стала складываться, хотя и достаточно смутно, та далекая картина жизни Вениамина Волкова. Он был вроде бы и баловнем судьбы, но, с другой стороны, глубоко несчастным человеком. Никто знать не знал о его трагедии. Никто не догадывался о том, что творилось у него внутри. Николай начинал понимать всю силу его боли, всю глубину его одиночества. Андрей отправился в колонию, перенес множество тягот и лишений, но Вениамин пострадал не меньше. Он мучился от того, что на его плечи кто – то обрушил груз не его вины. Кто-то заставил всех думать, что именно он написал донос на лучшего друга. И, скорее всего, Вениамин догадывался, кем был этот человек, и, более того, понимал, что именно он и написал этот донос. Видимо, этот человек был очень близок Вениамину и тот не хотел разоблачать его, не хотел подвергать всеобщему осуждению. Все считали его, Вениамина, предателем, и он принял это, он взял на себя чужую вину. По всей видимости, он действительно считал себя в какой-то степени виновным в загубленной судьбе Андрея и принял это наказание без возражений и без попыток самооправдания. Он понимал, что тоже был виноват – виноват в том, что не постарался защитить Андрея, не попытался бить во все колокола, что женился на Саше, что не Андрей Огнев стал отцом Василисы, а он, Вениамин Волков, стал ее отцом. Он словно прожил жизнь вместо Андрея. Словно стал его двойником, его более удачной версией… И каждая книга, которую Николай посвятил самоубийцам, наркоманам, маньякам и другим людям с исковерканной судьбой, была о нем, о его почерневшей душе, о его преступлении, о его страдании. Возможно… следующей должна была стать книга – о нем самом… Но он так и не успел написать ее… Все эти материалы, документы, письма, стопки книг, альбомы с репродукциями, фотографии – это были материалы для его книги о себе самом, вся квартира на Ждановской была книгой о нем… Одна за другой, словно страницы, комнаты, стены комнат, полки книжных шкафов, поверхность письменных столов рассказывали Николаю ту историю, которую не успел написать Волков. Николай понимал это… Теперь он все четко представлял себе… Но только лишь представлял… чувствовал…собирал по крупицам. Никаких доказательств всему этому не было. Не было ничего, кроме роящихся в голове сумбурных догадок и ассоциаций…

* * *

После завтрака Николаю пришло сообщение от Анатолия Веселова, того самого отчисленного аспиранта и ассистента, на которого Константин Волков написал докладную в ректорат. Он хотел связаться с Николаем по скайпу. Краснов выяснил, что жил Веселов в Новосибирске, лететь туда было долго, да и бессмысленно, проще было связаться через интернет. Примерно неделю назад он отправил Веселову письмо, тот наконец ответил, хотя по тону письма, можно было сделать вывод, писал бывший аспирант с крайней неохотой.

Николай вбил контакт в поисковик скайпа. Через минут пятнадцать они созвонились. Веселов выглядел совсем пожилым человеком. Жизнь его явно не ласкала. Худощавый, сутулый, в очках с толстыми стеклами, с коротко остриженными волосами, он напоминал тень – серую, едва различимую тень человека. Его образ вызвал в Николае ассоциацию с тем далеким временем, с 1960-ми, которые остались где-то там, очень далеко, в чьей-то неведомой ему жизни. Именно не сам образ времени, а впечатление или представление о нем, с позиций сегодняшнего дня. Ощущение фантома того времени – не с жизнерадостными, красивыми людьми из советских фильмов, а лишь с их