Семь сувениров - Светлана Еремеева

привыкнуть за дни работы над архивом писателя. Николай подошел к дивану и буквально рухнул на него, почувствовав сильную усталость. Опять на глаза попалась книга Венедикта Ерофеева. Опять он слышал стук колес и грохот вагонов. Перед глазами все поплыло. Он погрузился в непроглядную тьму.

Что-то тикало и повизгивало внутри. Он шел наугад, наощупь. Мокрые ветки вонзались в кожу. Листья хлестали по щекам. Но он не видел, где шел. По запаху чувствовал, что находился в лесу. Периодически вспыхивал розоватый свет. Вот Николай вышел на небольшую поляну, и она как-то резко, в одно мгновение осветилось ярким, все поглощающим светом. Поляна превращалась во двор дома, посреди двора стояла детская горка, чуть дальше поскрипывали качели. Стволы деревьев превращались в здания, черные очертания домов. Николай понял, что ему было не более десяти лет. На нем были синие шорты и белая футболка. Он вышел на середину детской площадки и пригляделся. На качелях сидела Василиса. Ей тоже было лет десять. Он разглядел на ней красное платье, на ногах – серые колготки и коричневые кожаные туфельки. На лице застыла холодная маска улыбки. Николай подошел поближе, буквально вплотную. Пригляделся. Все ее лицо было неподвижным, только глаза вращались в разные стороны. Откуда-то долетал задорный смех.

– Ну что смотришь?! Давай, раскачивай меня! – долетел до Николая голос Василисы. Ее губы не двигались. Ее губы были из бумаги. Розовые-розовые, как будто раскрашенные фломастером.

– Давай! Давай!

Он протянул руку и стал раскачивать ее.

– Давай! – кричала Василиса. – Быстрее! Быстрее! Ты еле живой!

Он стал раскачивать сильнее. Вот она уже взлетала куда-то очень высоко. Он уже почти не видел ее. В небе колебалась маленькая красная точка.

Николай почувствовал движение вокруг себя. Он огляделся. Соседние здания, горка, песочница, скамейки – все двигалось, все было живым. От черных и темно-синих очертаний всех этих предметов отделялись тени и медленно двигались к нему. Он оторвал руку от качелей и все всматривался в приближающийся сонм теней. Качели тем временем не прерывали своего движения. Вращались все быстрее и быстрее. Красная точка была уже почти невидимой. Тени подползали все ближе и ближе. Он уже различал их силуэты, различал их очертания. Это были серые скелеты, десятки скелетов, сотни скелетов. Обнаженные и в одежде, окровавленные, изъеденные насекомыми, целые и поврежденные. Они подходили. Они что-то нашептывали, они звали его.

– Ну что же ты не качаешь меня?! – кричала Василиса откуда-то из глубины неба. Николай зажмурил глаза, обхватил голову руками, закричал и провалился в какую-то непроглядную, черную глубину тьмы.

Когда он снова открыл глаза, тьма сменилась голубоватой дымкой. Николай огляделся. Вокруг него был темный лес или лесопарк. Он шел по тоненькой тропинке. Впереди, как ему казалось, маячил свет. Он шел все дальше и дальше. Он ощущал запах хвои, мокрой древесины, жухлой травы и гниющих под густым слоем листвы грибов. Где-то в ветвях голосили птицы. Каркал ворон и одновременно отсчитывала года кукушка. Николай начал считать, но сбился. Отсчет все не заканчивался и не заканчивался.

Наконец он отчетливо увидел свет. В конце тропинки, все больше напоминающей коридор квартиры, он увидел дверь. Когда он приблизился и толкнул ее, она тут же распахнулась. У самого порога сидел кот. Он выразительно посмотрел на Николая, мяукнул и побежал в глубину комнаты. Николай сразу узнал это помещение. Это была та самая закрытая комната. Он осторожно прошел вперед, посмотрел налево и увидел на серой голой стене две черные тени. Одна высокая тень била маленькую. Маленькая тень просила о пощаде, но большая не слышала, не замечала ничего… Била, била, била… Николай отвел взгляд и посмотрел направо. Там, у самого окна, он увидел свою мать и рядом с ней – на стуле – своего покойного отца. Мама что-то гневно высказывала, жестикулировала, кричала… Трясла над его головой указательным пальцем. Отец ничего не отвечал. Покорно слушал. На его лице застыла маска безнадежной грусти. Николай вспомнил это хорошо знакомое выражение, и в сердце тут же что-то оборвалось, взорвалось и растеклось по грудной клетке. Николай закрыл глаза. Он почувствовал, как его ноги подкосились. Он упал и полетел. Он падал куда-то очень глубоко. Он летел, не произнося ни слова, ни звука. Мимо проносились зайцы, медведи, карандаши, рекламные щиты, катера… Наконец он с грохотом обрушился на что-то твердое и разлетелся на куски. Куски поднялись, стали легкими, как пушинки, и полетели по воздуху – голова, уши, кисти рук, ноги…Он растворялся, расплывался в ночном небе. Каждая часть его тела становилась звездой.

Когда он открыл глаза, то с трудом осознал, что его тело представляло собой цельную конструкцию. Он помнил, что, когда был там, в том черном полете, его руки, ноги, голова, туловище были оторваны друг от друга и неслись в разные стороны, гонимые порывами ветра… Но нет… Вот он был – абсолютно целым, невредимым… Он двигал руками и ногами, он слышал, как бьется сердце, как пульсирует кровь. Но, все же, что-то раскололось в нем. Он это осознавал. Он знал это… Кто-то разрезал его на части. Кто-то раздробил его. На теле не было ни ран, ни порезов, но все болело… Там, внутри, все болело… Там, где пульсирует – невидимое внешнему миру – прозрачное тело души…

18

На следующий день Краснов встретился с Василисой в кафе на Невском проспекте. Они сидели у самого окна, за которым, нескончаемым пестрым потоком, проходили люди, простреливали машины, медленно проползали автобусы и троллейбусы. Солнце ослепляло, было жарким, разъедающим, почти южным. На стекло пестрыми всполохами падала разноцветная пыль. На широких щитах, практически у самого проспекта, то вспыхивала, то гасла реклама. Прямо перед Николаем, на одном из таких щитов, мигала огромная бутылка с надписью Бон Аква. Полуобнаженный юноша подносил воду к губам, пил и улыбался. Прозрачные струи стекали по загорелым шее и плечам. Затем все гасло, снова вспыхивало и прокручивалось заново. Николай не мог отвести глаз от слова Аква. Оно буквально застряло в голове. Оно что-то напоминало ему. Какую-то аббревиатуру. Но что именно, он никак не мог уловить. Он понимал только, что примерно такое же чувство он испытывал, когда в квартире Волкова смотрел на старый снимок, на котором была запечатлена бочка с надписью Квас. У бочки с квасом стоял неизвестный Краснову человек в плаще телесного цвета и синем берете. Он пил квас и подмигивал. Николай все силился понять, но это было бесполезно. Это было на уровне подсознания. Оно, как этот рекламный щит, – то вспыхивало, то гасло… Единственное, что он точно понимал, – что-то крылось не в картинках, не в воде, не