Элли и арфист - Прайор Хейзел

Однако если вы отправитесь туда, где растут наши местные лиственные деревья, дубы, ясени, березы, орешник, боярышник, буки, вы увидите, что под их ветвями процветает все что угодно. Там вы сможете полюбоваться волшебной зеленью мхов и папоротников, ярко-белой ветреницей, акрами сияющих колокольчиков в мае и наперстянками в начале лета. А каждую осень деревья создают на земле собственный богато украшенный ковер из листьев ослепительных красок.

Через некоторое время я почувствовал, что мне хочется уйти от сосны, к которой я прислонился, поэтому я взял свои костыли и пошел дальше по лесной тропинке. Пение птиц стало громче, тропинка вывела меня из-под сосен, вокруг стало светлее, по обе стороны от меня появились березы и дубы. Они сбросили листву, но остались не менее прекрасными, чем раньше, поскольку теперь можно было разглядеть замысловатый узор каждой их веточки. Березы сияли серебристой белизной. Редкие желтые листья еще цеплялись за ветки, в то время как остальные уже опали и теперь кружились на ветру. В последний раз я любовался березами в тот день, когда сажал березовые семена для Элли, эксмурской домохозяйки. Береза – ее любимое дерево.

А потом я обнаружил, что березы проникли прямо в мое сознание, в мои мысли, и с того самого момента я больше не думал о Косуле. Ни капли.

Я думал об Элли.

Сначала я подумал о походке Элли. Она напоминает мне молодого жеребенка: иногда нерешительного и норовистого, не знающего, куда поставить ноги, затем внезапно переходящего на рысь или галоп и вскидывающего гриву, как будто его больше ничего не волнует. Неуклюжесть в сочетании с изяществом.

Затем я подумал о лице Элли. О том, как по-разному изо дня в день завиваются ее волосы. О мягкой линии ее носа. О ее губах, их уголки изгибаются то вверх, то вниз, а иногда губы открываются, и наружу выходят слова. Ее голос звучит певуче, мягко и порой приобретает вопросительную интонацию, даже если Элли не задает вопросы. Когда она говорит, все ее лицо оживает: скулы, ямочки на щеках, лоб, линия челюсти, дуги бровей. Ее глаза.

Ее глаза цвета папоротника-орляка в октябре. Иногда Элли смотрит прямо в мои глаза, иногда куда-то вдаль, словно что-то там ищет, а иногда ее глаза закрываются веками. Потом они открываются и снова фокусируются на моем лице, и я вижу, как в них отражаются самые разные вещи.

В следующий раз, когда я встречаю Томаса, я спрашиваю, что он думает о глазах Элли.

– Почему ты спрашиваешь об этом меня, приятель? – удивляется он.

Я говорю ему, что спрашиваю, потому что хочу знать ответ.

– Ну, в таком случае я бы сказал, что у нее хорошие глаза. Да, хорошие. Никаких вопросов, дружище. Элли Джейкобс – отличный экземпляр на роль новой подруги, точняк. Но ведь она уже замужем, не так ли?

Я подтверждаю, что Элли Джейкобс замужем.

Элли Джейкобс замужем, а я сделан из неправильного теста.

По крайней мере, нас объединяет музыка.

24

Элли

Клайв замолкает и замирает, не успев поднести вилку ко рту.

– Что за концерт?

Я наливаю на курицу еще немного подливы. Я тщательно сформулировала это предложение и настроила свой голос таким образом, чтобы вопрос прозвучал так, как будто я надеюсь на да, в то время как всем сердцем жажду услышать нет.

– Музыка арфы, – объясняю я. Слово «арфа» сейчас влечет за собой риски и наполняет меня не самыми приятными эмоциями, но я делаю все, чтобы оно звучало беззаботно и повседневно. Я тороплюсь выразить мысль до конца, прежде чем Клайв начнет делать саркастические намеки на эксмурских чудаков, которые направо и налево раздают арфы женщинам, с которыми только что познакомились. – Думаю, в основном это будет рождественская музыка. Гимны и прочее.

– Рождество с каждым годом будто начинается все раньше, – замечает он. – Не уверен, что уже готов к рождественским гимнам.

Я молча приступаю к разделке курицы на своей тарелке.

– Гм-м… в Тонтоне, говоришь?

– Да, в одной из церквей. Я возьму с собой и Кристину, она целую вечность нигде не была. – Я небольшими кусочками нарезаю картошку и макаю ее в подливку. – Наверное, будет слащаво и сентиментально, но ей такая музыка по душе. То есть нам обеим она по душе. Я думаю, тебе там тоже понравится, если… – Я замолкаю, продолжая отправлять к небесам немые мольбы. Решение снова использовать Кристину – это гениальный ход. Она с радостью согласилась со мной пойти, но ее присутствие нужно еще и для того, чтобы гарантировать отсутствие Клайва.

Он фыркает.

– Я бы пропустил ход, если ты не возражаешь, детка.

Я с облегчением выдыхаю. Хотя я знаю, что Дэна там не будет, после концерта я планирую поговорить с Родой, и было бы сложно объяснить Клайву, откуда я ее знаю, если я ее только что встретила.

– Нет, не возражаю, – смиренно произношу я. – Хотя бы с Кристиной наболтаюсь вдоволь, – комментарий, который убивает его последние сомнения.

– Как ее рука? – спрашивает он, засовывая в рот кусочек курицы.

Я почти забыла об этой выдумке.

– О, гораздо лучше. – Какое-то время придется держать его подальше от Кристины, на случай, если ему придет в голову осмотреть ее руку. – Думаю, у нее даже шрама не останется, – добавляю я, мысленно хваля себя за прозорливость.

– О, отличные новости. Это же надо было умудриться – разрезать себе руку консервным ножом. Только Кристина на такое способна.

– Да, согласна, это немного странно. – Я на мгновение задумываюсь, затем добавляю: – Это был такой старомодный консервный нож, который требует грубой силы. Она открывала им банку нута, и что-то заставило ее вздрогнуть (насколько я помню, внезапно сработала дымовая сигнализация), вот она и порезалась. Скверная история. По ее словам, вся кухня была в крови.

Клайв морщит нос.

– Это уже лишняя информация.

Он прав. Я только навлекаю на себя дополнительные проблемы. Теперь придется вкратце рассказать Кристине о специфике ее консервного ножа и дымовой сигнализации.

Ночь сырая, звездная и морозная. Дороги покрыты тонкой белой пленкой. Их пока ничем не посыпали, поэтому я еду с особой осторожностью, пока не оказываюсь на краю деревни Кристины, где дороги немного чище. Подруга выходит мне навстречу, с ног до головы укутанная в палантин и шарфы; на ее ногах модные ботинки. Она выглядит ярко и стильно, и я тотчас начинаю жалеть о том, что не уделила своему наряду должного внимания. Однако моя цель сегодня – не произвести впечатление на окружающих, а лишь встретиться с парой человек, если получится.

Автомобили еле-еле ползут по окраинам Тонтона. Мы опаздываем, и я не сразу нахожу нужную церковь, а потом оказывается, что рядом негде припарковаться. В конце концов я оставляю машину в четырех улицах от церкви, и мы с Кристиной бежим. Запыхавшись, мы вваливаемся в помещение перед самым началом концерта.

Мы проскальзываем на скамью ближе к задней стене. Я бегло озираюсь по сторонам. Вокруг полно пожилых пар, зато нет ни одного маленького мальчика.

Арфа Роды стоит впереди. Свет отражается от струн и окрашивает раму искрами янтарного цвета.

– Вау! – восклицает Кристина. – У тебя тоже такая?

– Да, почти, только поменьше, – хвастаюсь я.

Когда Рода выходит на сцену, зрители ахают. Она выглядит сногсшибательно. Золотистое платье подчеркивает изгиб ее бедер, подол наряда мерцающими слоями ниспадает на пол. Ее волосы, закрученные в одну идеальную спираль, свисают через плечо. Облегающие черные перчатки доходят до локтей. Она любезно улыбается и демонстративно снимает их, пальчик за пальчиком, после чего садится за арфу.

Когда она начинает играть, мы все переносимся в параллельную вселенную. Ноты взывают друг к другу, трепещут и эхом отражаются от сводов старинной церкви. Звучат аранжировки народных мелодий, классических пьес и знакомых всем рождественских гимнов, проникновенность каждой композиции усиливается благодаря волшебству арфы. Мы наслаждаемся каждой из них, от и до, без исключений.