Митрополичий стольник - Владимир Георгиевич Босин

детства. Уже в восемь лет отец назначил его своим соправителем и малец служил для потерявшего зрение великого князя поводырём. С малых лет он был вынужден постигать науку управлять. И вот сейчас напротив меня сидит человек средних лет. Судя по всему, немалого роста, худощавый. Аккуратная бородка, серые глаза смотрят снисходительно с лёгкой усмешкой. Ну правильно, для него я пока-что забавная букашка. Богатый наборный пояс и остроконечная шапочка, украшенная драгоценными камнями, всё говорит о высоком статусе хозяина кабинета.

— Ну, расскажи о себе, Алексий Сомов. А то мне тут о тебе такого наговорили, — государь неожиданно легко встал и оказался одного со мною роста. Небольшая сутулость видимо от недостатка движения. Пройдясь по комнате, он сделал несколько махов руками. Так и я обычно разгоняю кровь, когда засижусь в кресле. И вот царь сразу предстал передо мной как обычный человек.

— Ну, тебя за язык тянуть надо? — вроде звучит угрожающе, но глаза смеются.

— Государь, я не знаю с чего начать. Не с рождения же.

— А почему нет, давай с малых лет.

Я задумался только на секунду, царь не будет ждать, но не рассказывать ему про историю настоящего хозяина моего нового тела.

— Ну, я бы при всём желании не смог это сделать, — глаза стоящего рядом правителя посторожели, стали колючими.

— Нет, просто я до недавнего времени был блаженным, деревенским дурачком. По рассказам соседей, мой отец был охотником-промысловиком. А когда я остался полным сиротой, меня взял к себе дальний родственник. Но это время я помню плохо. Только как работал и жил в сарае со скотиной. Но как-то меня избили и здорово так долбанули каменюкой по голове. И я вроде как умер, но я этого тоже не помню. А вот как очнулся, уже стал совсем другим. Одна добрая женщина меня выходила и как окреп, стал ходить в лес, приносить дичь. Это у меня хорошо получалось. А вскоре мне повезло и меня взял под опеку отец Христофор. Он батюшкой служит в селе Монастырщино, что под Переславлем. Он-то и приметил у меня способности и стал учить счёту и грамоте. А потом даже помог и меня взяли послушником в монастырь, где я продолжал постигать грамоту. Ну а дальше, просто люди хорошие на моём пути помогали. Я перебрался сначала в Переславль, а затем в Новгород. Там женился и пошёл по купеческой линии. Ну и затем…

— Про это мне доложили. Ты лучше скажи, почему решил, что умер тогда?

— Не знаю. Соседи сказали, что пять минут сердце не билось. А потом я вдруг выгнулся дугой и открыл глаза. Но я помню только как летел к свету. К яркому белому свету. Он был очень сильный, но не обжигал, а будто согревал, — я не решился заливать царю про старца с нимбом над головой. Иван Васильевич хоть и богобоязнен, как и все сейчас, но далеко не дурак, поэтому я решился только намекнуть на нечто сверхъестественное. Ну надо же как-то объяснить моё внезапное преображение.

— И что дальше ты помнишь?

— Ну, мне стало так хорошо и благостно, но вдруг меня начало тянуть назад. Назад к боли и страданиям. К холоду и вечному поиску чего бы поесть. Бац и я уже вижу себя лежащим в избе.

Отвлёк меня посторонний звук, это великий князь подошёл к столу и пальцем принялся постукивать по дубовой столешнице. Но это было не нечто нервное. А будто он выстукивал некую, ведомую только ему мелодию.

Я замолчал и принялся осматривать кабинет. Вдоль одной стены в два ряда стояли сундуки, закрытые на огромные замки. Думаю, там хранятся различные документы. Часть из них свалена в кучу на столе. А вот ту записулю, которую недавно изучал царь, я легко признал. Это мои заметки, которые я вручил сегодня Фёдору Курицыну.

— Хорошо. Расскажи, что там у вас делается.

Я не стал переспрашивать, где у нас. Зачем раздражать правителя. Ну и начал излагать состояние дел в Новгороде и республике. Волновался в начале, сбивался, потом пошло легче. Собственно, я излагаю то же, что написано в поданной бумаге. Только своими словами и с большими подробностями.

— Да, да. Мне докладывали, что Казимировы послы зачастили к вам. Вот только не знал, насколько далеко у них зашло. Как думаешь, заключат договор напрямую, изменят клятве?

— Уверен, что да. А вот когда, не знаю точно. Но людишки Марфы посадницы баламутят народ, созывая на вече.

— И что народ, за неё?

— Люди не хотят идти супротив Москвы. Большая часть против присоединения к латинянам и перехода в их веру.

Я сознательно искажал правду. Народу в принципе всё равно, под кем сидеть. Лишь бы не давили налогами. Тем более Марфа вроде выторговала у польского круля право сохранить веру отцов и частичную автономию. Но моя задача предупредить восстание, возглавляемое Марфой Борецкой и не допустить военных действий. Война будет проиграна новгородской стороны. На поле битвы останутся тысячи простых воинов и просто людишек из ополчения. Если я не ошибаюсь, только с новгородской стороны потери убитыми составят не менее 12 000 человек. А из бояр только четверых казнят. Но многие лишатся имущества, расплачиваясь за ошибку в выборе стороны. А сколько деревень, сёл и городков будет разорено — это вообще обычная практика запугивания врага.

Вот я и старался составить определённое мнение у государя.

Тот взял опять в руки мою бумагу, — так ты предлагаешь начать уже сейчас войну?

— Кто я такой, чтобы что-то предлагать государю. Но я бы вообще не начинал эту войну. Ведь война требует денег на войско. Погибнут опытные воины и немало посошной рати. А ведь можно было бы вовсе обойтись без этого.

— Объясни, — царю надоело прохаживаться и он сел в кресло. А сейчас требовательно смотрит на меня.

Вот ни за что не поверю, что царь не увлекается шахматами. Слышал, что с этой игрой он знаком. Иоанн Васильевич никогда не решает с кондачка, всегда обдумывает ситуацию со всех сторон. И старается руководствоваться не эмоциями, а доводами. А это прямо описание хорошего шахматного игрока.

— Государь, Вы любите играть в шахматы?

— К чему ты спросил?

— Если Вы велите их принести, я попытаюсь объяснить.

Хозяин кабинета поднялся и подойдя к столу, достал ящичек, украшенный искусной резьбой на растительную тематику. Ну, у Григория Дурдеева шахматы покрасивше будут.