Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

решил действительно рискнуть, как некогда, и без разрешения осмотреть особняк, покинутый хозяевами. Нашли тайную комнату — и она в этом доме отнюдь не пустовала!

Пригодилось всё мастерство Алексея Кондратьевича и весь опыт, накопленный за время прежних поисков, чтобы, не имея предварительно готового чертежа, одними лишь измерениями, расчётами да тщательным исследованием стен открыть, что потайное помещение существует, и обнаружить вход в него, замаскированный под массивную колонну. Традиционный способ, однако — не знаешь, как искать — не найдёшь! Хорошо, что механизм, открывавший вход, был прост. Они и раньше встречали остатки таких механизмов, но уже не действовавших, бесполезных.

Пока искали и разбирались, были сосредоточенны и спокойны, только нетерпение подстёгивало действовать. Однако, когда дверь открылась и приятели шагнули в неизвестность, обоих колотила нервная дрожь. Какая тайна скрыта здесь? Луч фонарика полоснул по массивному и тёмному металлическому боку какого-то ларя или механизма, выхватил угол грубо сколоченного деревянного короба. Осматривались в гробовом молчании, и нервное напряжение только росло.

Комната была тесно заставлена свинцовой тяжести ящиками, завалена кипами бумаги, у стены — громоздкий станок, в открытом ящике — шрифт.

— Типография?!

— Подпольная типография!

Ни одной бумаги с напечатанным текстом. Шрифты — современные. Типография была то ли брошена, то ли законсервирована. Но не слишком давно: пыли накопилось не много, и паутины почти не было.

В организации типографии приходилось подозревать не масонов, а революционеров.

— Ходу отсюда!

Кто из товарищей произнёс это вслух — бог весть, но подумали оба синхронно. Заставили себя аккуратно закрыть потайную дверь, чтоб оставить всё в прежнем виде.

— Нехорошо, если её найдут по нашей вине, — сказал господин Извольский.

Николай не сразу его понял.

Вылезли из полуподвала взвинченные. Ясно представилось, как легко могли напороться на засаду. Ведь было бы весьма логично, если б подпольщики оставили часового охранять своё имущество. А могла и охранка следить за подпольщиками.

— Не станем сдавать! — объявил Алексей Кондратьевич с необычной для него твёрдостью.

Они уж давно шагали прочь от дома, где нашли типографию. Молодые люди, оказавшись на улице, поначалу всё оглядывались: не идёт ли кто за ними вслед. Но сложно было бы кому-то идти незамеченным: морозило, снег скрипел под ногами, и от снега было светло, а народу на улице совсем не много — не затесаться.

— Конечно! То от дворника хоронимся, а то сами пойдём в участок — рассказывать, как лазим по чужим подвалам да мансардам?

— Не в этом дело, — досадливо отмахнулся Извольский. — Мы не предпринимаем ничего дурного. Дворнику попасться — неприятностей не оберёшься, но если бы я сам явился в полицию с заявлением, то легко объяснил бы всю ситуацию.

— Что ж не хотите пойти? — поинтересовался Николай из чистого любопытства.

Извольский, однако, понял по-своему. Он какое-то время оторопело вглядывался своему напарнику в лицо.

Сугробы слабо посверкивали в свете редких газовых фонарей. Под таким-то газовым фонарём на перекрёстке Алексей Кондратьевич и остановился, чтобы заглянуть товарищу в лицо.

— Неужели ты сдал бы?! Ведь революционеры радеют о народном благе!

Николай пожал плечами, не зная, что сказать. Ему совершенно не приходило в голову, что он лично относится к той категории людей, о которых радеют революционеры. Он был самостоятельной единицей и мог сам за себя постоять.

— По моему мнению, они во многом правы, — не дождавшись ответа, произнёс Алексей. — Перемены необходимы стране, они назрели, а двор и министры, и Дума живут так, как будто у нас всё благополучно.

— Может, и назрели, — сказал Николай.

Может, и назрели, но со своего уровня знаний и невеликого жизненного опыта он не мог этого оценить: он принимал окружающую действительность как данность, в которой нужно просто постараться правильно организовать свою жизнь. Идея, что окружающую действительность можно и должно менять, грозила перевернуть все привычные представления с ног на голову. Николай быстро прикинул, что же будет, если за дело возьмутся революционеры.

— Алексей Ко… Алексей, знаете… Знаешь…

Новая форма обращения давалась Николаю с трудом. Совсем недавно Алексей Кондратьевич неожиданно заявил, что считает его своим другом и не может допустить далее неравенства между ними. Теперь он сердится, если Николай обращается не по-свойски, а как положено.

Николай поначалу возражал, что равенства между ними нет ни по летам, ни по образованности, если уж решительно отбросить в сторону происхождение. Возражения господин Извольский категорически отверг: «Мы не только друзья — мы теперь коллеги и определённо на равных!» Этот мягкий по натуре человек изредка становился на удивление упорным, упрямым даже — когда настаивал на том, в чём был глубоко убеждён.

Смена формы обращения превратилась для Николая в настоящее мучение. Приходилось ломать себя через колено, чтобы сказать «Алексей, ты» человеку, к которому проникся большим уважением за образованность, за способность вести самостоятельный научный поиск. В результате Николай, пока помнил о поставленном условии, всячески изворачивал язык, чтобы вовсе избежать обращения.

— Топорно они действуют, я считаю, — заявил Николай.

— В каком смысле? — искренно удивился Алексей.

— Громят фабрики, ведут людей под пули. Не дело. Забастовка — ещё куда ни шло… А всё равно топорно.

Уж более тридцати лет не переводились революционеры-террористы, а после 1905 года вообще много велось разговоров о борьбе охранного ведомства с революционным подпольем. Однако революционеры, хотя готовили свои дела втайне, но результаты их были явными и гремели на всю Россию. Не об одних терактах, демонстрациях и рабочих забастовках речь. Взять их агитацию. Может, листовка и отпечатана в подпольной типографии, но завтра она приклеена к каждому столбу, а газета — за пазухой у каждого фабричного.

— Как бы ты действовал? — искренно удивился Алексей.

С некоторыми идеями революционеров Алексей Кондратьевич был согласен, и даже насилие готов был оправдать. Как бы ни брюзжали по этому поводу завсегдатаи отцова «клуба», а насилие со стороны властей они ведь оправдывали!

Они уже покинули перекрёсток и брели дальше. Снег громко, хрустко поскрипывал под их ногами, и скрипели шаги встречных.

— Не дело что-то рушить, — повторил Николай.

— Вот те раз! Ты сам мне доказывал, что лучше разломать старый дом и отстроить на его месте новый, удобный, современный.

— Вы тогда и научили меня думать прежде, надо ли ломать.

Извольский даже оставил без внимания крамольное «вы».

— И каким образом, ты полагаешь, надо менять жизнь народа?

— Простоваты революционеры, — сказал Николай. — Надо действовать тоньше. Как масоны. Неприметно. Чтобы и министры не чухнулись, а жизнь — глядь — переменилась!

Больше они не исследовали зданий: не было нужды.

На Пасху Николай, как заведено, отправился в деревню.

Повстречать Аню ему не привелось: та подалась в Рязань.