О селекции людей. Откровения расиста - Лотроп Стоддард

Значимость синдикализма и рост большевизма трудно переоценить. Не будет преувеличением сказать, что это самое страшное социальное явление, которое мир когда-либо видел. В синдикализме мы имеем первую в истории человечества полноправную философию недочеловека — пролог этого огромного восстания против цивилизации, начавшегося с русского большевизма фактически.

Если мы рассмотрим синдикализм в простом техническом экономическом аспекте, то его полное значение не является очевидным. Синдикализм берёт свое название от французского слова syndicat или «сделка всесоюзная» и, в своём узком смысле, означает передачу орудий производства из частной или государственной собственности под полный контроль организованных рабочих соответствующих профсоюзов. Экономически говоря, синдикализм, таким образом, нечто среднее между государственным социализмом и анархизмом, государство должно было быть отменено, но федерация рабочих профсоюзов, а не анархия, занимает своё место.

Просмотрев его в этом абстрактном, техническом смысле, синдикализм не представляет никаких специальных поразительных инноваций. Именно тогда, когда мы рассматриваем «оживляющий дух синдикалистов», их общую философию жизни и то, каким образом они предлагают для достижения своих целей, мы понимаем, что мы находимся в присутствии зловещей новинки — зрелой философии недочеловека. Эта философия недочеловека сегодня находится под названием «большевизм». Перед русской революцией он был известен как синдикализм. Но большевизм и синдикализм в основном одно и то же. Советская Россия никогда действительно изобрела ничего нового. Она просто практиковала то, что другие проповедовали в течение многих лет, с такой адаптацией переносят теории на практику.

Синдикализм как организованное движение — в первую очередь работа двух французов, Фернана Пеллутье и Жорж Сорель. Так же, как были социалисты до Маркса, так же были синдикалисты до Сореля. Интеллектуальным предшественником синдикализма был Прудон, в своих трудах ясно обрисовавший теорию синдикалистов. Что касается дикого, насильственного, бескомпромиссного духа синдикализма, он явно анархистский по происхождению, черпал вдохновение не только у Прудона, но и у Бакунина больше всего, и у всех остальных, как яростная компания восстания.

«Бунт!» Существует суть синдикализма — бунт, и не просто против современного общества, но и также против марксистского социализма. И восстание было своевременным. Когда, в самом конце девятнадцатого века, Жорж Сорель поднял у повстанцев знамя синдикализма, время ждало человека. Пролетарский мир был полон недовольства и разочарования в долгосрочной доминирующей марксистской философии. Полвека прошло с тех пор, как Маркс впервые проповедовал свое Евангелие, и революционное тысячелетие нигде не было видно. Общество не стало миром миллиардеров и нищих. Великие капиталисты не проглотили все. Средние классы все-таки выжили и процветают. Хуже всего, с революционной точки зрения, что старшие классы рабочих классов процветали. Квалифицированные рабочие становились рабочей аристократией. Они были приобретателями собственности и, следовательно, растущими капиталистами; они поднимали уровень жизни, и, таким образом, росли буржуа. Общество, казалось, наделено странной живучестью! Было даже реформирование многих нарушений, которые Маркс считал неизлечимыми. Когда же был пролетариат для наследования земли?

Пролетариат! Это было ключевое слово. Авангард, и даже основная часть общества, может быть довольным на марше, но за ним отставал рваный арьергард. Здесь были в первую очередь слои низшего рабочего класса — «руководство пользователя» рабочих в более узком смысле, относительно больные — наёмные и зачастую жестоко эксплуатируемые. За ними снова пришли пестрые, отклоненные и неудачники общества. Деклассированные, жертвы социальных пороков, жертвы плохой наследственности и собственных пороков, нищие, дефективные, вырожденцы и преступники — они все были там. Они были там по многим причинам, но все они были несчастны, и все они были связаны друг с другом определённой солидарностью — угрюмой ненавистью к цивилизации, где они были так малы, чтобы надеяться на лучшее. Для этих людей эволюционный, «реформистский» социализм был слабым утешением. Потом синдикалисты перспективой видели не эволюцию, а революцию; не в тусклом будущем, но здесь и сейчас; не бескровный «захват» «рабочими», гипотетически растягивающийся включением практически всего общества, но кровавая «диктатура» пролетариата в его узком, революционном смысле.

Вот они жили надеждой и перспективой мести! Это странно тем, что несколько коротких лет должны были видеть революционных социалистов, анархистов, все антиобщественные силы всего мира, сгруппированные под знаменами Жоржа Сореля. Какое-то время они шли под разными названиями: синдикалистов во Франции, большевиков — в России, «ИРМ» — в Америке, но в действительности они составляли одну армию, созданную для одного — войны.

Теперь, чем была эта война? Это была в первую очередь война за завоевания социализма как предварительные завоевания до завоевания общества. Везде ортодоксальные социалистические партии были яростно нападающими. И эти синдикалистские нападения были очень грозными, потому что ортодоксальные социалисты не обладали моральными линиями обороны. Их руки были парализованы вирусом — их революционной традицией. Эволюционные и невоинствующие социалисты могли бы стать на практику, в теории они остались революционерами, их этика продолжала быть этикой разрушений, «классовой войной» против «имущих классов» и «диктатуры пролетариата».

Американский экономист Карвер хорошо описывает этику социализма в следующих строках: «Марксистский социализм не имеет ничего общего с идеалистическим социализмом. Он опирается не на убеждения, но на силу. Он не исповедует веру, как это делали старые идеалисты, что если социализм добьётся успеха, то он всех привлечёт к себе. На самом деле он не имеет идеалов, он материалистический и боевой. Будучи материалистическим и атеистическим, он не имеет никакого использования таких терминов как право и справедливость, если он состоит не в том, чтобы успокоить совесть у тех, кто все ещё тешит себя такими суевериями. Он настаивает, что эти термины являются лишь условностями; понятия — просто пугала, изобретённые правящей кастой, чтобы держать массы под контролем. В общепринятом смысле этого слова от этой сырой материалистической точки зрения не существует ни правильного, ни неправильного, ни справедливости, ни несправедливости, ни добра, ни зла. Пока люди, ещё верящие в такие глупые понятия, не выгонят из своих умов их, они никогда не поймут первые принципы марксистского социализма».

«Кто создаёт наши представления о добре и зле?» — спрашивают социалисты, «правящий класс. Зачем? Чтоб утвердить своё господство над массами, лишив их власти, чтобы думать за них. Мы, пролетарии, когда мы получим власть, будем доминировать в ситуации, будем правящей кастой и, естественно, должны делать то, что правящие касты всегда делали, то есть мы будем определять, что правильно и что неправильно. Вы спросите нас, если то, что мы предлагаем — именно то, что вы подразумеваете под справедливостью. Вы спросите, если это правильно? Что вы имеете в виду, не так ли? Это будет хорошо для нас. Это всё, что по праву и справедливость когда-либо делали или когда-либо могли означать».

Как отмечает Гарольд Кокс, «социализм ставит своей