О селекции людей. Откровения расиста - Лотроп Стоддард

Основной характеристикой большевизма является его насилие. Оно было также основным элементом в синдикализме, но большевики, кажется, подчеркивают насилие больше, чем их предшественники синдикалисты. Большевизм спокойно предполагает массовую классовую борьбу самого свирепого характера во всемирном масштабе на неопределённый срок как обычную фазу своего развития, и по мере необходимости — для своего успеха. Американский журналист Артур Рэнсом обнаружил в беседах с руководителями российских большевиков, что они рассматривают «период мучений» для мира в целом длящимся по крайней мере пятьдесят лет. Классовая война, которая свирепствовала бы в Западной Европе и Америке, была бы более свирепой, чем в России. Она уничтожила бы целые народы, и, вероятно, подразумевала разрушение всей культуры.

Ужасные последствия этого большевистского принципа «постоянного насилия» отражены не только верующими в существующий социальный порядок, но и многими людьми, не вполне враждебными большевизму и даже готовыми приветствовать социальную революцию менее разрушительного характера. Таким образом, «меньшевик» Григорий Зилбург критикует большевистскую «психологию толпы» (и, кстати, излагает теорию меньшевистскую революции) в следующих словах:

«Большевики имеют почти религиозную, почти безумную веру в массы как таковые. Динамические массы — их идеал. Но они забывают, и до сих пор, выходит, тот факт, что массы, даже сознательные массы, часто превращаются в толпы, а динамическая сила толпы может ли рассуждать…».

«Ошибочность в большевистских рассуждениях заключается, в том числе о людях, а также толпах, в термине «массы». Слепая вера в «массы» является тихим, но мощным свидетельством того, что они принимают толпу и психологию толпы как наиболее оправданные факторы в общественной жизни. Такой приём подразумевает дальнейшее принятие двух очень опасных факторов. Во-первых, революция — это удар, момент спонтанного разрушения. Сразу после этого удара возникает необходимость стабилизации общественных сил к конструктивной жизни.

Я так понимаю, что строительные работы должны начаться не тогда, когда мы достигли точки, за которую мы можем не идти; когда мы полностью изменили социальный элемент. Как только старые коды, как система, сделаны, мы должны отказаться от уничтожения и повернуть к построению. Для этого мы должны собрать все наши интеллектуальные силы, опираясь на массы, чтобы помочь нам, но не руководствоваться ими. Так что, когда революция отдаёт власть в руки группы или класса, даже диктаторской власти, мы должны немедленно начать солидаризировать социальные силы. Коммунистическая теория опускает необходимость этой солидаризации и, следовательно, не допускает никаких компромиссов или сотрудничества. Это создает фундаментальные принципы правления меньшинства. Правительство меньшинства опасно, не потому, что отличается от традиционной идеи демократии и традиционного поклонения большинства, а потому, что такое правительство требует занятости непрерывными насильственными методами и поддержания непрерывности, в сознании масс, сознании опасности и необходимости уничтожения. И, что является вторым опасным фактором. При таком условии массы являются постоянными толпами, способными только ненавидеть, бороться и уничтожать».

В том же ключе президент Чехословакии Масарик (умеренный социалист) утверждал, что «большевики хотят революцию любой ценой», и продолжал: «Ленин считает вооруженный переворот основной конструктивной силой в социальном прогрессе для большевиков, революция является откровением, и для большинства из них буквально фетиш. Следовательно, для их глаз, революция является самоцелью…большевики никогда не знали, как работать. Они знали только, как заставить других работать. Они представляли, как бороться, как убивать и умирать, но они не способны к усидчивости и к производительному труду».

Это была ужасная «цена» длительной, всемирной войны, которую сделал знаменитый английский мыслитель, Бертран Рассел, отказавшийся от большевизма, к которому он поначалу испытывал сильную симпатию. «Те, кто понимают пагубность конца войны, — пишет он, — разруха и обнищание, снижение уровня цивилизации на обширных территориях, общий рост ненависти и жестокости, довели до господства животных инстинктов, которые были обузданы в мирное время, те, кто осознаёт все это, будет стесняться взять на себя невообразимо большие ужасы, даже если они твердо верили, что коммунизм сам по себе желает лучшую экономическую систему, не может рассматриваться в отрыве от населения, которое необходимо для его выполнения, а также населения. В результате такой мировой войны, что Москва спокойно созерцает дикаря, кровожадного и беспощадного до такой степени, что необходимо сделать любую систему просто двигателем угнетения и жестокости… я вынужден отклонить большевизм по двум причинам: во-первых, потому, что цена человечества, которую необходимо заплатить для достижения коммунизма по методам большевиков, слишком ужасна, а во-вторых, потому, что даже после того, как расплачивается, я не верю, что результат будет, как большевики того желают».

В связи с этим полезно отметить, что российские лидеры большевиков никогда не отрекались или не изменяли их фундаментальную опору на насильственные методы. Знаменитый «Двадцать один пункт» Манифеста Ленина устанавливал условия, на которых социалистические группы во всем мире будут допущены к «III Интернационалу», команды непримиримой войны, открытые или тайные, против существующего общества и в отношении всех социалистов вне коммунистических групп. И Троцкий в своём недавнем значительном выступлении под названием «Защита терроризма» яростно оправдывает все действия и политику большевиков как необходимые и правильные.

Ещё одной из фундаментальных характеристик большевизма является его деспотизм: деспотизм не только большевистского меньшинства над общей популяцией, но и большевистских лидеров над своими последователями. Здесь, опять же, большевизм лишь развивает идеи, уже сформулированные синдикализмом. Синдикалисты, отказавшись от марксистского уважения к «массам» в целом, отрицали необходимость или желательность, вняв их пожеланиям и рассматривая только «сознательное» меньшинство пролетариата — на простом языке собственной толпы. Как сказал французский синдикалист Лагардель, «массы, громоздкие и неуклюжие, не должны здесь говорить своё мнение». При выполнении своей программы лидеры синдикалистов могли полностью полагаться на силу, даже не снисходить до объяснения. По словам синдикалиста Брюйхелта, «массы ожидают рассмотрения с применением насилия, а не убеждения. Они всегда послушно следуют, когда один человек или клика показывает путь. Таков закон коллективной психологии».

Большевистские лидеры России имели эти идеи в виду, когда они сделали свой успешный государственный переворот в ноябре 1917 года. Большевистская теория, что проповедовалась в массах, до сих пор была как «диктатура пролетариата» будущего короткого переходного периода, заканчивая быстрой аннигиляцией капиталистических и буржуазных классов, после чего не было бы больше «правительства», но братская свобода. Так «диктатура» большевиков могла длиться дольше, чем большинство пролетариев ожидало, про это был намёк самого Ленина в циркуляре незадолго до переворота ноября под названием «Должны ли большевики остаться у власти?». Здесь Ленин прямо заявляет своё отношение. Да, говорит он, мы проповедовали уничтожение государства, пока государство находилось во владении наших врагов. Но почему мы должны уничтожить государство после взятия власти себе? Государство организовано правлением привилегированного меньшинства. Ну, давайте, в свою очередь, заменим нашим меньшинством их