Мой любимый шотландец - Эви Данмор

поступающие от шпионов в различных отраслях промышленности и в полусвете, о чем ей знать необязательно, – листаю обзоры аналитиков, нанятых для чтения коммерческих журналов, которые не успеваю изучить сам. Затем я принимаю решения по ценным бумагам.

– Где расширяться, где консолидироваться, где выждать? – пропела Хэрриет, словно слышала все это и раньше. Вероятно, за пресловутыми обедами в кругу семьи.

Люциан никогда не думал, что жена будет разбираться в его делах. Нужно признать, что для поддержания беседы это весьма удобно.

– За ленчем я встречаюсь с другими коммерсантами, которые занимаются железом, хлопком или шахтами. – Или с перекупщиками предметов искусства. – Каждую неделю я выезжаю в какой-нибудь биржевый город в ближних к Лондону графствах, чтобы прощупать местные источники сведений, и посещаю свои фабрики.

Похоже, ему удалось ее впечатлить.

– Даже не представляла, что вы проявляете столь большую активность!

– Нужно ведь куда-то вкладывать деньги. Значит, имеет смысл обзавестись литейными заводами и шахтами, самому производить рельсы и вагоны для железнодорожных компаний, акциями которых владею. Я трачу много времени на объединение и последующее разделение предприятий. – Не успела она задать новый вопрос, как Люциан добавил: – А по вечерам читаю газеты и «Белые книги» по вопросам экономической политики.

Хэрриет навострила уши.

– Вы интересуетесь политикой?

– Коммерцию вряд ли можно отделить от политики, – уклончиво ответил он.

– В ближайшее время герцог Монтгомери намерен внести поправку в закон о собственности замужних женщин, – сообщила она.

– Ах да, – кивнул Люциан. – Ее пытаются протащить раз в несколько лет.

– Вы против женского избирательного права? – спросила Хэрриет вроде бы нейтральным тоном. Впрочем, Люциан знал, что она связана с суфражистками, – доложил его человек, Карсон, покопавшийся в ее оксфордском прошлом.

– Отнюдь, – ответил он. – Я вообще о нем как-то не задумывался.

Ей не удалось скрыть разочарования, и Люциану внезапно захотелось ослабить узел галстука.

– Вы очень много работаете, – заметила Хэрриет. – Вам не кажется, что это чересчур?

Люциан усмехнулся.

– Нет.

– А чем вы занимаетесь для удовольствия?

Он посмотрел на нее искоса, однако она намека не поняла, и Люциан сдался.

– Ценными бумагами.

Она покачала головой.

– Вы слишком много работаете.

– Разве это работа, если она приносит удовольствие? Как художница вы должны меня понять.

Хэрриет посерьезнела.

– Живопись для меня – необходимость! Она приятна и сама по себе, хотя по большей части я пишу потому, что иначе не могу!

– В каком смысле?

– Я ощущаю сильную тягу, – призналась она. – Цвета и контуры предметов действуют на меня совершенно особым образом… они словно будят во мне влечение. Если не пишу, то испытываю странный зуд… К сожалению, я не настолько отдаюсь живописи, как следовало бы.

– Разве?

Хэрриет кивнула.

– Я придерживаюсь мнения, что настоящий художник – слуга своего вдохновения и должен творить постоянно, в то время как меня вдохновение покидает надолго, и приходится прилагать большие усилия, чтобы закончить картину. Иногда я даже ощущаю себя самозванкой… – Она умолкла, вспомнив, с кем разговаривает, и Люциан ощутил укол раздражения. Ему тоже была знакома эта тяга – непреодолимый позыв с головой уйти в разработку стратегии, увеличить прибыли до предела – тот странный зуд, как выразилась Хэрриет.

– Вы сменили духи, – вместо этого сказал он.

Девушка бросила на него быстрый взгляд.

– Вы против?

– Ничуть. – Аромат ему нравился – пахла она восхитительно, и Люциану хотелось усадить ее к себе на колени, поцеловать, потискать пышную грудь. Пожалуй, даже запустить руку под юбки и потрогать нежную кожу бедер, ведя все выше, к мягкому местечку между ног, пока она не застонет, дыша ему в шею.

– Мать настаивала, чтобы я душилась розовой водой, но я предпочитаю этот аромат.

Брат, мать… Нахлынувшее возбуждение как рукой сняло.

Ресторан ей вроде бы понравился: когда официант провел их в полукабинет, Хэрриет принялась внимательно рассматривать обстановку. Попав сюда впервые, Люциан тоже впечатлился декором. Куполообразный потолок покрывала изящная бело-золотая роспись, фиговые деревья в кадках и вьющийся по стенам плющ придавали помещению пасторальности. В воздухе пахло французскими травами и индийскими специями. Вероятно, семейство Хэрриет посещает одни и те же старые заведения в Сохо, если здешняя атмосфера так ее поразила. Или же ее просто легко удивить.

– Почему вам нравится этот ресторан? – спросила она, стягивая перчатки. – От Белгравии он далеко.

– Здесь подают лучший рис с карри, – ответил Люциан. – Шеф-повар и совладелец родом из Гуджарата.

Она улыбнулась.

– Вы любите сладкую или острую пищу?

Он посмотрел ей в глаза.

– Сладкую, а что?

– Зная ваши предпочтения, я смогу составить план питания.

– План питания? – повторил Люциан недоуменно.

Она склонила голову набок.

– Для вашего повара. На кухне у него чистота, но кладовая выглядит пустовато.

– Ясно. – Выясняется, в порядочных домах жены планируют питание на неделю. Тут подошел официант, и Люциан вздохнул с облегчением. – Желаете взглянуть на меню? – спросил он, увидев интерес Хэрриет.

Ее глаза заблестели.

– С удовольствием.

Он предложил не потому, что решил потакать ее независимости. В напыщенных лондонских ресторанах меню неизменно составляют на французском – настоящее проклятие, учитывая, что языка он не знал и времени для его изучения не имел. После пары пренеприятных сюрпризов Люциан предпочитал брать только знакомые блюда.

– Кроме нескольких гуджаратских блюд все остальное – французская кухня, – заметила Хэрриет.

– Значит, у вас нет сложностей ни с иностранными языками, ни с чтением?

Она подняла настороженный взгляд.

– Читать мне не трудно.

– А что трудно?

Упоминать о ее недостатке было бестактно, но ему хотелось разобраться.

– Писать, – ответила Хэрриет. – Даже если мне нужно скопировать только что прочитанную фразу, я наверняка допущу ошибку. С цифрами то же самое. – Она дернула плечом. – Не знаю почему. Слова, которые пишутся похоже, выглядят для меня одинаковыми. Буквы пляшут.

– Пляшут? – изумленно переспросил он.

– Да. Причем иные проворнее, чем другие. – Она придвинула ему меню. – Мне – запеченный козий сыр с грушевым чатни, пожалуйста.

Хэрриет сверкнула широкой фальшивой улыбкой. Люциан расстроился, что ее огорчил.

– Вы учитесь в Оксфорде, – напомнил он, пытаясь сгладить неловкость. – И этим вы обязаны своему мозгу, если только не купили место.

– Место в Оксфорде купить нельзя! – возмутилась Хэрриет.

– Вам удалось склонить на свою сторону Раскина, а он не дурак.

Фальшивая улыбка стала саркастической.

– Думаете, дурак? – спросил Люциан.

Вернулся официант, чтобы принять заказ и налить белого вина. Хэрриет помедлила, наслаждаясь напитком.

– Раскин не дурак, – ответила она. – Он настоящий титан в мире живописи, и я боготворила его задолго до нашего знакомства. На вступительном собеседовании у себя в кабинете он поднялся с кресла и воскликнул: «Вы слишком прелестны, чтобы быть умной!»

Даже Люциан понял, что комплимент дерьмовый.

– Нехорошо вышло.

– Мужчины говорят такое постоянно, и я давно привыкла, – заявила Хэрриет,