Магазин потерянной любви - Константин Шеметов

Надо будет Вике почитать, подумал Захаров.

Мысль о театре показалась ему симптоматичной. Значит, и Джони туда же: как и Vi, он склонялся к Голливуду. Весь этот бедлам и был настоящим спектаклем. Комедия с элементами драмы, мелькнула мысль, и Митя вдруг припомнил свою прежнюю работу в театре «Фэст», затем в «Огниве» ну и, конечно, практику в православном «Гласе», где у него украли сначала ботинки, а там и веру.

Между тем наши герои продолжили путь, когда им навстречу попался вирус свиного гриппа. Поубивав на Земле людей и животных, Swine Flu стремительно улетал на другую планету. И для бактерии, и для планеты начиналась новая жизнь: со сверхчеловеческой целью и ценностью, как писал Николай Бердяев в «Философии свободы». «Вот чего не понимает и не принимает современный гуманизм», – настаивал он, и оказался прав: достигнув пояса астероидов, Swine Flu притворилась Иисусом Христом. Впоследствии она припишет себе механизм эволюции, а для устрашения паствы построит прекрасный храм в стиле Брунеллески.

Теперь уже и Джони не удержался. «Современному гуманизму, – вступил он в полемику, – и впрямь тяжело принять превосходство бактерии, прикинувшейся Иисусом Христом. Ведь в его основе лежит прежде всего ЦЕННОСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ». «Оставьте, Джони, ваш рационалистический дух, – отвечал ему Николай Бердяев. – Прекрасные храмы, – продолжал он, – статуи и картины, богатый культ и культуру ВСЕЛЕНСКАЯ ЦЕРКОВЬ ХРИСТОВА ставит выше человеческого счастья лишь по одной причине: благополучие Джордано Бруно и Галилея – ничто в сравнении с необъяснимой религиозной тайной».

А с виду не скажешь. Вспомним, к примеру, герра Шикльгрубера, полковника Каддафи или Ульянова на броневике. С обложки «Философии свободы» на Джони смотрело тщедушное лицо старика: детские черты, печальные глаза и умный лоб. Лишь печаль в глазах и отвращение к коммунистам сближали Николая Александровича с фотографом «Прекрасного мира».

Религиозная тайна против здравого смысла, подытожил Митя Захаров, приёмщик брака. Словно проникшись «Философией свободы» и испугавшись Господа нашего, египетские крестьяне поубивали своих поросят. Джони и Vi лишь с грустью смотрели за происходящим, но ни крестьянам, ни поросятам помочь не могли. Так же как и Swine Flu, поросята не выбирали сцену, они не катались в зелёной карете, и судьба пилота им была безразлична.

«Мне нравится иногда спуститься в метро и немного постоять на платформе у выхода из тоннеля, спрятавшись за зеркалом, – пишет Джони. В его интонации чувствуется усталость. Он будто знает всё наперёд, и его ничто не радует. – В этом месте с приходом поезда дует сильный ветер, и никогда не знаешь – вернёшься ли ты домой или нет. Сегодня прошло с десяток поездов, и каждый раз, заслышав их шум, я съёживался от страха: звук напоминал приближение лангольеров. Они и вправду пожирали время: не успев начаться, день подходил к концу».

Но ничего, с утра всё повторится вновь.

Так и вышло. «На первомайскую демонстрацию упал аэростат», – пришло известие от Хьюлет. По чистой случайности никто не умер. «За ними присматривал Джордано Бруно», – смеялась Хью. Из её телефона доносились речёвки, громкий крик и трансляция «России-24». Но вот о чём подумала Vi: вероятно, на прихожан упал метеорологический зонд. Пожалуй, она права. «В пору народного гулянья ведь никто и не поймёт, что к чему», – согласился с ней Джони.

Доставив опасную бактерию в космос, воздушный шар, как ни в чём не бывало, вернулся на Землю, и теперь, словно разорванная книга, ждал своей участи. Вскоре его переработают в офисную бумагу, школьную тетрадь или даже Евангелие. Воздушный шар с научным оборудованием на борту пойдёт в утиль. Иными словами, круг замкнулся: идея религиозного экзистенциализма, переждав долгий интервал советской деспотии, вновь беспокоила русский ум. Да и как же не беспокоить – такое мощное подкрепление для предстоящих выборов. Отныне большую часть электората будут составлять православные христиане. Это на удивление послушные люди с хорошо развитым стадным инстинктом.

«Послушание – основа диктатуры, – заключает наш друг в конце первой части. – О какой-либо свободе здесь не может быть и речи. К тому же, качество “прекрасных храмов, статуй и картин” не зависит от степени набожности художника. Тут и думать нечего. Николай Бердяев, должно быть, где-то ошибся».

К вечеру демонстранты разошлись, площадь опустела, а выйдя из метро, Джони услышал, как трепещут на ветру флаги. Они выглядели зловеще. «Как бы ни пришлось идти к логопеду», – испугался он этих икон и стал заикаться, лишь только подумал о них. У почты стояла Вика. Она пинала пустую бутылку из-под воды, но приблизившись, Джони не смог даже заговорить с нею. Он открывал рот и тут же закрывал его обратно. «Скажи хотя бы слово», – просила Vi, а он знай себе заикался. (Ясно, что логопеду будет не справиться. «Хотите, я научу вас говорить заново?» – спросит его врач. «Не хочу», – ответит Джони, замашет руками и закивает головой.)

И тут к ним обратилась невесть откуда взявшаяся собака. «Гав!» – заорала она. У неё была злая морда, а к ошейнику прикреплена медаль «За отвагу». И вновь их подстерегала опасность. Медаль блестела на солнце, словно собака её полночи чистила, вернувшись с войны, и теперь хотела всем показать. «Может, она и вправду пришла на побывку?» – предположила Vi. «Как знать, – ответил Джони, – собаку разве поймёшь?» И то верно. Они ведь не знали собачьего языка, а строить догадок не хотели. Мало ли, что на уме у овчарки Девятого мая. Гимнастёрка на ней хоть и выцвела, но вполне годилась для сражения. В нагрудном кармане у собаки была фотокарточка другой собаки и партийный билет. Ремень, сапоги, винтовка и подсумок с гранатами лежали неподалёку у живой изгороди.

– И ты что не на фронте? – раздался лай.

– Да пошла ты в жопу! – вступилась за Джони Россохина.

И правильно сделала – оставишь зло безнаказанным, оно повторится. Но дело даже не в собаке с медалью. Любой участок суши теперь выглядел так, будто за него сражались. То и дело возобновлялись уличные бои. Лишь спустя некоторое время они вырвались из осаждённого города и присели наконец отдохнуть. «Что бы ни происходило, Джони, вероятность наступления радости сначала растёт, затем убывает и снова растёт», – написала ему Наташа Рёнэ, узнав про беспорядки.

Вероятность, о которой писала Рёнэ, и в самом деле колеблется. Вот, к примеру, ещё один образ собаки: «Собака, укрывшаяся в метро от дождя». «Как-то раз, – пишет Джони, – она вошла в вагон, огляделась и замерла у противоположной двери. Взглянув на неё, я улыбнулся и понял, что хочу ещё немного пожить – безо всякой цели, просто так. Собака была мокрой, с неё стекала вода, но морда, красивые лапы да и весь её облик выражали скромность и ум». Чуть обсохнув, собака прилегла, закрыла глаза, и ей привиделось, будто она залезла в свою будку и вот-вот уснёт, съев курицы и почитав страницу-другую Hi-Fi Ника Хорнби. Наутро она пойдёт на работу и вернётся лишь затемно, устав от физического труда и стараясь оградить себя от гадости окружающего мира.

Ясно, что собака, укрывшаяся в метро от дождя, и собака с медалью «За отвагу» принципиально отличались друг от друга. Точно экстремумы гармонической функции, они стояли по разные стороны турникета.

– Что за функция, Джони? – спросила Vi.

– Божий промысел, должно быть. Не знаю.

Вика выглядела унылой, но всё же нет-нет, а и принуждала себя к оптимизму. «Дурья моя башка», – любила повторять она и смеялась. «Мне было знакомо её состояние, – признаётся автор, – ведь я и сам смеюсь над собой, добавляя цену реальности и так обманываясь». Иными словами, проблема заключалась в следующем: как не впускать в себя окружающую гадость?

Тургенев встретил их с распростёртыми объятиями. Вику он полюбил сразу же, едва увидев её на перроне: «Джони, да она точно Верочка в постановке Савиной. Помните эту пьесу?» – спросил Иван Сергеевич. Джони помнил, да что толку? Даже Мария Савина предпочла Ивану Тургеневу солдата. Митя, кстати, читал эту драму у Барнса. Солдат – и проще, и понятней. Что ж удивляться, думал он.

На обратном пути их настроение и вовсе упало.

Выйдя на улицу Щепкина, они увидели там каштаны и футбольный мяч. Дальше тянулось милицейское оцепление. Самодовольные слуги закона стерегли финал «Евровидения», и тут же не меньше тысячи придурков ожидали начала концерта. Они надели награды Джониного прадедушки и фотографировали друг друга, как будто ощущали себя наиболее продвинутой частью общества.

– Пора кончать с этим, Джони, – сказала Vi.

– Снова начнёшь новый путь?

Вика саркастически улыбнулась. В действительности было ясно, что тот же «маньяк» подстерегал её в любом краю и главная трудность взаимодействия с внешним миром заключалась в них самих: они жили по принципу пылесоса, а хотели быть прочным английским зонтом, изготовленным из грязеотталкивающей ткани.