Фартицер - Михаил Голубицкий

Михаил Голубицкий

Фартицер

Монолог незаметного человека

Монолог незаметного человека – пожалуй, наиболее охотно замечаемый сегодня словесный продукт. Исповедь анонима востребована как прививка от помешательства на «звездах», шершавые, будничные истории читают те, у кого достает сил держаться жизненной правды. Как ни странно, такое чтение не всегда бывает тяжело. Напротив: воображаемый, глянцевый мир успеха иного читателя может и обозлить, и измучить стремлением к неправдоподобно легкой судьбе.

Книга Михаила Голубицкого утешительна, потому что правдива. Дебютирующий с художественным повествованием в не дебютантском уже возрасте, он не всегда находит сильные слова для выражения своего опыта, но сам его опыт обладает несомненной силой убеждения.

Рассказчик – тот самый аноним, человек приходящий и уходящий незаметно, нанявшийся в Америке нянчить чужие семейные драмы.

Чужую старость.

Человек-тень и в Америке живет жизнью теневой – мигрантской, не преуспевшей, и клиенты его – теневого возраста. Того, который сейчас предпочитают заранее не замечать, не думать, когда придет и куда позовет уйти.

Любопытно: рассказчик и сам не юноша, и его вроде бы поздно учить уму, однако трудный, вынужденный опыт пошел ему впрок. Повесть бесхитростно рисует последний переходный этап нескольких жизней, но за подробностями быта звучит главное: милость. Человек-тень видит самое неприглядное в отношениях, в привычках опекаемых, и все же терпит и милует тех, от кого почти отказались родные. Самая динамичная и пронзительная история – последние месяцы жизни некоего Фимы, мясника и разбойника из Киева, за животными ухватками которого только рассказчик смог разглядеть человеческие чувства.

Истории в книге реальны, она не про ангела. Про нормальную человечность и доступный ресурс терпения, про то, как невыносимы, забавны и все же достойны любви бываем мы в возрасте нового детства.

редактор отдела литературного критики журнала «Октябрь»

Валерия Пустовая

Фартицер

Как и зачем понесло меня на шестом десятке лет в Америку – это отдельная история. Но, как бы то ни было, я приехал, а значит, нужно налаживать жизнь – находить работу, учить язык, в общем – осваиваться. Мой старый друг, живущий здесь уже много лет, приютил меня в своём доме и посоветовал для начала пойти работать по уходу за престарелыми. Что я и сделал, пройдя предварительно трехнедельные курсы. Самым замечательным в этих курсах было то, что они проводились на русском. Не вдаваясь в подробности, скажу – первый месяц на этой работе оптимизма мне не прибавил. Не в смысле моего приезда в Америку, а в смысле перспективы неотвратимо приближающейся старости. Я и раньше не вполне доверял сказкам о «золотом возрасте», теперь же, видя вблизи жизнь стариков, все больше и больше задумывался: такое ли это большое благо – успехи современной медицины? За первые два месяца я сменил несколько «кейсов» и поднабрался как необходимого опыта, так и самых разнообразных впечатлений. Часто я не знал, смеяться мне или плакать. Честное слово, я не желаю такого финала ни себе, ни кому-нибудь другому, и слава богу (хоть кому-то это и покажется кощунственным), что мои родители ушли в мир иной, не испытав на себе радостей, как я все это назвал для себя, «жизни после жизни». Но это – мое сегодняшнее мнение и неизвестно, буду ли я рассуждать так же лет этак через пятнадцать-двадцать, если, конечно, доживу и сохраню способность хоть как-то рассуждать.

На курсах нас учили относиться к нашим подопечным профессионально, то есть вникать в их проблемы ровно настолько, насколько это необходимо для исполнения наших обязанностей. В идеале это должно было соответствовать принципу Дона Корлеоне: "Nothing personal – business only”, но у меня так не получалось. Одним я сочувствовал, другим же – напротив. Возможно, это происходило потому, что я был один и не имел тех забот, которые не оставляют ни сил, ни времени на отвлеченные размышления. Скорее наоборот: имел достаточно свободного времени для этих самых отвлеченных размышлений. Но, что бы я ни думал, эта работа давала мне возможность жить и строить планы на будущее. После работы я ходил на курсы английского, а во время нее успевал готовиться к занятиям и даже находил время читать книги на английском, которыми снабжала меня жена моего друга. Она – учительница в школе, работает с детьми, отстающими в умственном развитии, и книги для них – как раз мой уровень владения английским. Просыпаясь по утрам, я говорил себе: «Все идет нормально, ты на правильном пути, а если что-то тебе не нравится, так никто тебя сюда не звал и золотых гор не обещал. Работай, учи язык, а там будет видно. Дорогу осилит идущий». Особенно усердно повторял я эти заклинания по субботам и воскресеньям, когда работал у больного со славной еврейской фамилией Левит.

Яков Левит – одессит, эмигрант семидесятых годов, живет большой семьей в собственном доме на тихой симпатичной улочке в благополучном районе, где в большинстве живут итальянцы. Я узнаю их дома по статуэткам мадонны, стоящим в ухоженных палисадничках, по сверкающим чистотой окнам, разнообразно подстриженным деревьям и кустам. И любуюсь. В отличие от домов, где вижу мезузы на дверях. Там все тоже пристойно, но не видно любовного отношения, нет того лоска и стремления к красоте. В таком доме с мезузой на дверях живет Яков.

Яков – лежачий. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Как в прямом, так и в переносном смысле. В эмиграции преуспел – имел несколько магазинов на Брайтоне. Бакалея и спиртное. Дом купил лет тридцать назад (значит уже выплатил), и его дети, сын с невесткой и двумя внуками, и, по моим наблюдениям, одинокая дочь тоже живут в этом доме, каждая семья в отдельной квартире (насколько это важно – не платить за жилье – я вскоре понял; сразу, как снял себе комнату, так и понял). У Якова хоуматенданты работают круглосуточно в две смены, меняются в восемь утра и в восемь вечера. Я работаю днем. На мою долю приходится основная нагрузка по обеспечению жизнедеятельности его организма.

Когда-то, лет в шестьдесят пять, Яков надорвал себе спину и, как и подобает уважающему себя американцу, обратился к врачам. Ему предложили операцию, которая, к сожалению, оказалась неудачной. С тех пор он в постели, больше десяти лет.

Моя работа начинается с подготовки к завтраку. Я усаживаю его на постели, устанавливаю под спину специальную подпорку, и к делу приступает его жена. Тоже инвалид. Несколько лет назад она сломала бедро и с тех пор ходит со штырем в ноге, хромает. А спальня Якова на втором этаже. Поэтому я спускаюсь вниз, беру у нее поднос с едой и несу наверх. Она ковыляет следом. Дается ей это нелегко. Она усаживается рядом с ним на постели и кормит его с ложечки. Я ассистирую с салфеткой в руке на случай, если что-нибудь выпадет у Якова изо рта или вдруг потребуется утереть ему нос. У Якова – серьезный мужской аппетит, он так любит поесть, что, не в силах справиться с эмоциями, урчит и даже всхлипывает от удовольствия. В общем, расслабляется по полной. Старушку смущает такая его непосредственность, я же никак не реагирую: больной человек. Пожалуй, еда – единственная его радость, так пускай наслаждается. Убрав со стола после завтрака и уложив Якова, я выхожу во двор подышать. На ум приходит всегда одно и то же – старинная комсомольская песня: «Если смерти, то мгновенной…». Не хочу так лежать. Боюсь.

Умиротворенный Яков дремлет, а я сижу в соседней спальне и читаю детскую книжку на английском – учу язык. Минут через сорок он просыпается и просит повернуть его. Лежачая жизнь и хороший аппетит сделали свое дело – Яков весит далеко за сто килограммов и не может повернуться самостоятельно. Кладу его на бок и обкладываю подушками:

– Удобно?

– Да. Спасибо, – отвечает он.

– Как ты думаешь, желудок будет? – с надеждой спрашивает Яков.

– Даже не сомневаюсь, – бодро отвечаю я. – Через полчаса будет, как часы.

Он недоверчиво отвечает:

– Посмотрим… – и смотрит на меня так, как будто именно от меня это зависит.

В целом Яков вызывает у меня уважение. Не каждый сумеет, приехав в совершенно незнакомый, непонятный мир, создать свой бизнес и много лет держаться на плаву. И кто знает, не случись эта беда со спиной, до сих пор крутился бы Яков в своих магазинах. Недоумение вызывает одно – его чрезмерная озабоченность работой желудка. Ведь по нему можно часы сверять: поел – через час результат, как говорится, налицо. При пятнадцатиминутном опоздании он требует слабительное и нам с его женой приходится уговаривать его подождать еще какое-то время.

В конце концов все заканчивается благополучно и он успевает освободить место для следующей порции пищи. Благополучный исход «желудка» бодрит Якова и после того, как я решу свою часть этой проблемы, мы какое-то время беседуем на отвлеченные темы и я лишний раз убеждаюсь, что он сохранил ясность рассудка, отдает себе отчет в безысходности своего положения и мое понимает совершенно правильно: