Проданная - Лика Семенова

Тело прошило отголоском жесткого удара. Хлеб вылетел из-под колпака и рассыпался по узорному мрамору под грохот серебряного подноса.

Я отчаянно надеялась, что все это привиделось. Что распаленное воображение рисовало самые страшные, недопустимые вероятности, оживляло страхи. Но я все еще стояла на коленях, с ужасом глядя на рассыпанный хлеб. Не в силах двинуться.

Повисла удушающая тишина. Казалось, все единым разом замерли, перестали дышать. И все смотрели на меня. Это верийка. Проклятая Вана. Она толкнула меня в спину. Я почувствовала это. Это должны были увидеть. Все, кто стоял рядом!

Сильвия приближалась ко мне. Каждый ее шаг отзывался в голове раскатом грома. Она молча ухватила меня за волосы, вынуждая подняться, и потащила к дверям, как куклу. Я не сопротивлялась, молчала, лишь хваталась за ее пальцы, инстинктивно пытаясь ослабить поистине мужскую хватку. Краем глаза я видела черную фигуру за белым столом. Черное и белое. Здесь не бывает полутонов. Сейчас, в этот самый миг, я погружалась в самую черную бездну, которая лишала надежды.

Сильвия выволокла меня за дверь, бросила охране что-то короткое. Те поняли без уточнений. И вот я уже шла по галерее, с трудом успевая за широкими шагами имперцев-вольнонаемников, которые вели меня под локти. Я не успела ничего сказать. Я должна была сказать Сильвии, что это Вана. Я должна была оправдаться, защититься. Я не сделала ничего. Растерялась, не успела.

Мы спускались все ниже и ниже. Миновали технический этаж, но снова спускались. Может, мне просто тихо свернут шею и вышвырнут в дворцовую канализацию? Мысль была совершенно безумной, но я не исключала даже самые ужасные варианты. Наконец, меня втолкнули в проем, который тут же закрылся световой решеткой.

Дворцовая тюрьма.

В доме Ника Сверта тоже была тюрьма для рабов. Но ни разу за все проведенные на Белом Ациане годы я не спускалась туда. Когда-то в детстве мне просто запретили ходить в эту часть дома… Я была послушным ребенком. Я никогда не видела этой изнанки.

Голые каменные стены. Серые, холодные, шершавые. Я будто сливалась с ними своим серым рабским платьем. Исчезала, перерезанная пополам зеленым поясом. Ни окон, ни лампочки. Освещение давала лишь световая решетка, отбрасывая ядовито-желтое размазанное пятно. Этот свет резал глаза.

Я села на корточки у стены и терла ушибленные колени. Кажется, это все… Квинт Мателлин больше не посмотрит на меня. Что сделает управляющий? Что делают в этом доме с провинившимися рабами? А может… Догадка пришла сама собой. Может, Ване велели это сделать? Теперь я провинилась перед господином, у всех на глазах. Паук мечтает избавиться от меня — это очевидно. И он получил неоспоримый повод. Но, что значит «избавиться»? Осуществить все то, чем грозил, или просто продать на Саклине другому хозяину? Я девственница, я все еще не потеряла в цене.

Не знаю, сколько времени я просидела вот так. Времени здесь будто не существовало. Лишь страх и холод. Как тогда, под потолком. От раздумий отвлекли гулкие шаги, послышавшиеся в коридоре. Я поднялась рывком, с судорожным вздохом. Управляющий и Сильвия. Решетка исчезла. Пульсируя, разгорелась длинная трубка белой лампы. Сильвия встала у дверного проема, опустила голову. Я не поняла, что она сжимала в своих широких мужских ладонях.

Паук привычным жестом вцепился в мой подбородок, вынуждая поднять голову:

— Как так, Лелия? — в голосе сквозило сожаление. В сочетании с притворной мягкостью это казалось невыносимым. — Как так получилось?

Кажется, мне уже нечего было терять:

— Это Вана, господин управляющий. Та верийка, которая стояла рядом. Она толкнула меня в спину. Специально. Чтобы я упала. Сильвия забрала ее поднос и…

Огден зашипел, не давая договорить. Лишь плотнее и плотнее сжимал губы:

— Ведь ты лжешь, чтобы оправдаться.

Я отчаянно качала головой:

— Нет, господин управляющий! Клянусь! Она толкнула. Специально. Наверняка девушки, которые стояли рядом, все видели.

Паук прищелкнул языком, лицо сделалось скорбным, будто он только что похоронил кого-то близкого:

— Девушек опросили, Лелия… Все до единой утверждают, что ничего подобного не было. Вана стояла с салфеткой, как и подобает. Ты просто упала. Опозорила перед господином Сильвию. Опозорила меня.

Это было невыносимо. Я знала правду. Я озвучивала ее. Но правда никого не интересовала. Он хотел только свою правду. Правду, которая выгодна ему.

Огден перевел взгляд на Сильвию, стоящую с виновато опущенной головой, вновь посмотрел на меня:

— Сильвия — старшая комнатная рабыня. За промахи своих подчиненных она отвечает лично передо мной. За каждый промах, Лелия. За каждого раба. За каждый проступок.

Он подошел к вальдорке. Та подняла стриженую голову, но глаз не поднимала. Ее грубое лицо выражало решимость и одновременно тупую обреченность. Она раскрыла широкие ладони, и я увидела черный хлыст — упругую тонкую палку с полированной рукоятью. Я видела такие. Я знала, какие болезненные удары они причиняют. Эти хлысты — любимое оружие работорговцев. Бьют с невероятный силой, оставляя после себя тонкую вздутую полосу. Бывало, с лопнувшей кожей.

Я вся сжалась, покрылась мурашками. По какому месту он ударит? Болезненнее всего приходилось по икрам — я знала это по себе. И, говорят, по ладоням и внутренней стороне предплечий. Но, как же это было несправедливо. Здесь должна стоять эта пятнистая верийка, не я! Не я!

Огден взял хлыст, махнул несколько раз, с омерзительным свистом разрезая воздух:

— Я своих слов на ветер не бросаю. Запомни, Лелия.

Я напряглась всем телом и даже закрыла глаза, ожидая боли, но услышала лишь звонкий хлесткий звук. Удара не последовало.

Отвратительный звук снова и снова резал воздух, разливался звонким шлепком, но я не чувствовала ударов. Я с опаской открыла глаза и увидела вытянутые руки Сильвии. Она держала их широкими ладонями вверх, а управляющий, раз за разом, опускал хлыст поперек ее предплечий.

Я содрогалась от каждого удара. Видела, как с каждым свистящим звуком Сильвия сильнее и сильнее жмурилась — вся ее эмоция. Она молчала. Ни вскриков, ни стонов. Не отдергивала руки. Лишь время от времени сжимала кулаки, но, видимо, опомнившись, вновь раскрывала ладони, чтобы хлыст мог обрушиться на них. Ее бледная кожа стала полосатой. В тонких багровеющих рубцах. Кожа вальдорцев