Капитан Быстрова - Юрий Рышков

— Староста! Староста! — неожиданно раздался под окном голос.

Послышался грубый стук в окно.

Наташа в ужасе застыла. «Ловушка», — подумала она, ощущая, как тяжело и часто заколотилось сердце. Рука потянулась за пистолетом.

— Пошла заваруха… А ты лежи, не бойсь, — прошептал в полутьме Козьма Потапович.

Он что-то пробормотал в ответ на стук в окно и, поднимаясь, нарочито громко, нараспев зевнул.

— Спит, как свиня, когда на село тревог! — послышалось снаружи.

Староста подошел к окну, отодвинул занавеску.

— Что прикажете, ваше благородие? — беззаботно, как бы ничего не понимая, спросил он. — Не изволите ли в избу пожаловать? Милости просим, если дело какое?..

Наташа обомлела.

— Кой черт твой изб? Не слить, больван, тревог! Слишь? — раздался неприятный гортанный голос за окном.

— Тревога? — переспросил Козьма Потапович и перекрестился. — Уже не Дядя ли опять?

— Скорей комендатур! Комен, комен! Наш цвай, ну два зольдат упит! — нетерпеливо прокричал немец.

Старик по-актерски, с подчеркнутым недоумением, пожал плечами и, подойдя к кровати, стал поспешно натягивать сапоги. Минуту спустя в одной нательной с распахнутым воротником рубахе он вышел в сенцы. Громко взвизгнула щеколда, и Наташа услышала его голос:

— Что случилось-то, ваше благородие?

Но уже через два-три слова разговор затих в отдалении.

37

В том, что Наташа была «настоящей», Вася не сомневался. Желание поскорей оградить ее от опасностей и предупредить отряд о том, что она найдена, жива и невредима, подгоняли его.

Он без труда выбрался из Воробьева. Хорошо зная дорогу к лагерю, он отправился напрямик через лес, изредка ориентируясь по Полярной звезде.

Шагать по лесу в ночной темени было не страшно. Пробираясь сквозь подлесок, мелкий и густой березняк и ельник, Вася не раз спотыкался о валежник, падал, ушиб колено и расцарапал лицо. Несколько сбившись с пути, он с полчаса метался, натыкаясь на кочки, и петлял по болоту, не сумев из-за темени и тумана обойти его стороной.

Вася ворчал и ругался.

Он досадовал на то, что не смел отвести Наташу прямо в лагерь. Никто из партизан не имел права приводить в лагерь посторонних людей, кто бы они ни были. Обычно в таких случаях назначались явки где-то на стороне. В свое время Дядя издал специальный приказ и требовал его строгого и неукоснительного выполнения. Делалось это в целях наибольшей конспирации. Немецкие лазутчики уже не раз под разными предлогами пытались проникнуть к партизанам и навести карателей.

Усталый и мокрый до пояса, Вася на рассвете добрался до пропускного пункта лагеря у огромной сосны, высоко поднявшей густую зеленую крону над глубоким лесным оврагом.

На вершине могучего дерева, откуда хорошо просматривались дали, круглосуточно дежурили наблюдатели. Часовые и дозорные постоянно охраняли лагерь, где совсем недавно обосновался отряд.

— Ну, Василь, как дела? — спросил часовой. — Эвон как разукрасился и изгвоздался!

— Дела важнецкие, — устало ответил парнишка и улыбнулся, предвкушая впечатление, какое произведет на Дядю его доклад.

Возле палатки командира партизанского отряда он увидел того самого грузина, молодого и стройного офицера с осиной талией и черными короткими усиками.

Он возглавлял группу поиска, только что вернулся из похода и докладывал Дяде о новой стычке с немцами в районе падения самолета.

Дядя — широкий в плечах, коренастый, невысокого роста человек лет сорока, с худым скуластым лицом, изборожденным множеством преждевременных морщин, — слушал его и кончиками пальцев потирал виски. Темно-серые глаза Дяди, близоруко прищуренные, но живые и быстрые, в упор глядели на собеседника, прощупывая его. Худые щеки с выступающими подвижными желваками, всегда были чисто выбриты, а густые, с редкой проседью, каштановые, не совсем послушные жесткие волосы аккуратно зачесаны назад.

— Красив! — обеспокоенно взглянув на Васю, сказал Дядя.

— Доброе утро… — начал Вася с таким видом, будто ничего особенного не произошло. — Вечером я нашел сбитого летчика…

— Ну да?!

— Вернее, летчицу. Девка она.

Дядя и офицер-грузин с любопытством смотрели на паренька.

— Что вы так смотрите, словно не верите?

— Говори, — приказал Дядя.

— Говорю — нашел. Жива и здорова. Встретил ее в пяти километрах к западу от Воробьева. Она на парашюте возле реки опустилась. Стало быть, километров за десять от места падения самолета.

— О парашюте она сама тебе рассказала?

— Сама. Ночь, значит, на островке проскучала, а к утру вышла на проселок, который от Воробьева к совхозу идет. Спряталась там в кустах и весь день ждала кого-нибудь. Под вечер я в ту сторону шел, она меня и окликнула.

Вася подробно рассказал об их встрече и разговоре, не отказал себе в удовольствии помянуть, как летчица неумело «навела следствие с табаком и куском газеты». Потом сказал, что для большей безопасности принес ей одежду старостиной дочки Машки и, не имея права вести чужого человека в лагерь, устроил у Козьмы Потаповича, пообещав вечером прийти за ней.

— Молодец, Вася, — похвалил Дядя. — Сделал все правильно. Она знает, где ты взял для нее одежду и кем является Козьма Потапович?

— Знает.

— Напрасно. Старостой рисковать не следовало, если она…

— Она нашенская! — перебил Вася.

— Подожди, не спеши с выводами… Лучше припомни, какие она задавала тебе вопросы? Могло быть и так, что немцы воспользовались самолетом и под марку сбитого летчика сработали: разведчицу посылают.

— Нет. Не должно быть. Она из гвардейской дивизии, что на Курской дуге стоит. В ту ночь они долбали станцию. Летчица и по виду своему, по беспокойству и разговору вполне наша… Еще рассказывала, как в Грузии недавно была и над Черным морем воевала.

— Она грузинка? — заинтересовался офицер.

— Нет, товарищ Бок, на вашего брата не похожа. Скорее, на местных смахивает…

— Это значительно хуже! — сказал Дядя и причмокнул губами.

— Почто? — не понял Вася.

— По высшим соображениям! — уклонился от ответа командир отряда.

— Да нет же! Не сомневайтесь. Нашим откуда Грузию знать, а она знает. Называла местности… И слова грузинские знает. Мы с ней счет вели. Помнишь, Бок, ты учил меня?

— Дядя! Мне ее встречать! — решительно воскликнул Бок. — Я разберусь во всем. И в случае чего — в расход пущу… Ей сюда попасть важно, а Козьму Потаповича за сегодняшний день она выдать не сумеет…

— Пожалуй, так и сделаем, — согласился Дядя. — Вечером отправишься с Васей. Встретишь — и все вместе придете сюда. Сам ничего не предпринимай. Запрещаю. Кто бы она ни была, веди сюда. Разберемся на месте. А вообще, наблюдай и на ус мотай… Никакого недоверия не высказывай и не показывай. Наоборот! Пусть не боится в лагерь идти.

— Понятно. Так, конечно, и надо. А по дороге я сумею составить о ней кое-какое представление…

— Странно… Почему женщина? — недоумевал Дядя. — Неужели очередной, но слишком уж «утонченный» немецкий трюк? Новый ход?.. Словом, разберемся.

38

На северо-востоке еле забрезжил рассвет, когда Козьма Потапович, смущенный и приниженный, словно ссохшийся, вышел из здания комендатуры. Заметив на походных носилках у крыльца два трупа немецких солдат, найденных за околицей, он задержался и почтительно перекрестился. Санитар освещал мертвых электрическим фонарем, а фельдшер, сидя на корточках, давал пояснения офицеру и бесцеремонно поворачивал покойников то туда, то сюда. Оба солдата были убиты наповал выстрелами в голову.

Следом за Козьмой Потаповичем вышел дежурный ефрейтор и доложил офицеру, что телефонная линия с городом повреждена.

Козьма Потапович делал вид, что ничего не понимает, и глядел на офицера, робко переминаясь с ноги на ногу.

Офицер, злой и издерганный субъект в пенсне, молча наблюдал за осмотром убитых. Он каждую минуту поправлял пенсне однообразными, выработанными с годами движениями руки и носа.

— Эхма, — с досадой произнес Козьма Потапович, обращаясь к нему и искоса поглядывая на убитых. — Вы, ваше превосходительство, изволите на всех серчать, а деревенские наши ни при чем… Это Дядиных хлопцев работа. Налетели, убили и — след простыл. Как будто большое дело сделали… А нам, мирным жителям, перед вами за них ответ и позор нести.

— Молчать! Ваш Дядя нам ошень дорого стоит! — огрызнулся офицер.

Взойдя на ступеньки крыльца, он погрозил длинным холеным пальцем.

— Подожди, свини… Скоро ваш Дядя капут! Всем партизан будет капут!

Офицер растопырил перед носом старосты пальцы и, повернув ладонь к небу, хищно сжал руку в кулак, показывая, как будут раздавлены Дядя, партизаны и вся «неблагополучная округа».