Неврозы. Теория и терапия - Виктор Эмиль Франкл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Случай Марии мы толковали психоаналитически в той мере, в которой работали с ним каузально; в следующих случаях при трактовании можно действовать комбинированно: с помощью анализа причин и целей, то есть подходить к ним с помощью индивидуальной психологии[185].
Лео Х. (Неврологическая поликлиника, амб.) утверждает, что гомосексуален, но в действительности бисексуален. Каузальность: в возрасте семи лет его совратил рабочий; в семнадцать он влюбился в девушку, и она его сексуально возбуждала, то есть в сексуальном плане его поведение было в норме, несмотря на eiaculatio praecox. Позже у него появились гомосексуальные реакции и фантазии, иногда сны сопровождались непроизвольным семяизвержением. Как только пациента резко спросили, боится ли он брака или, возможно, его к нему принуждают, он ответил: «Да, я должен жениться на той, которая подходит матери с ее сельским хозяйством, а не мне».
Роза С. (Неврологическая поликлиника, амб. 619/1951). Три года назад потеряла сознание (в настоящий момент систолическое артериальное давление – 110), возникла тахикардия; жалуется на головные боли, парестезии и ощущение, будто сердце останавливается. Таким образом, мы имеем кардиоваскулярные, ангионевротические или вазовегетативные признаки, к ним присоединяется вегетативный компонент, поскольку два года назад у пациентки начался климакс. Оба компонента составляют функциональную сторону невроза страха, которым страдает пациентка, а реактивная сторона представлена в виде страха ожидания. Пациентка боится, что «снова упадет», а это является коллапсофобией, которой она реагирует на свой первичный страх. Он концентрируется вокруг коллапса как вокруг «ядра конденсации» и превращается во вторичный страх, который является уже не страхом, а опасением; из-за фобии муж пациентки, с которым у нее были конфликты, изменил свой образ жизни и «стал самым славным мужем»; в этом заключается третья, психогенная сторона случая, в смысле «вторичного мотива болезни» (Фрейд). Ее можно назвать вторичной, поскольку она лишь фиксирует первичный нездоровый процесс, в то время как аранжировка по Адлеру[186] является патогенной в первичном смысле[187].
Если представить область феноменологии психогенных неврозов ограниченной эллипсом, тогда страх и навязчивость подобны двум его фокусам, ведь они являются своего рода изначальными клиническими феноменами. И это неспроста, так как страх и навязчивость соответствуют двум основным возможностям человеческого бытия – страху и вине (чувство вины играет в психологии неврозов навязчивости большую роль). Онтологические предпосылки этих двух возможностей, то есть то, из чего происходят страх и вина, – это свобода и ответственность человека. Лишь то существо, которое свободно, может испытывать страх (Кьеркегор сказал: «Страх – это головокружение свободы»), и лишь то существо, которое несет ответственность, может стать виноватым. Из этого следует, что существо, которое благосклонно наделили свободой и ответственностью, приговорено к ощущению страха и вины[188]. Конечно, страх и вина играют роль и при психозах. Поскольку в наши дни преобладает чувство вины, – например, в случаях эндогенной депрессии, – в отличие от прошлых времен, когда преобладал страх, можно сказать следующее: вину испытывало поколение, которое не делало то, что должно; а страх испытывает поколение, которое не знает, что должно делать.
2.7. НООГЕННЫЕ НЕВРОЗЫ
Мы неоднократно говорили о соматопсихической симультанной терапии, которую можно описать как двудимензиональную, на основании соматопсихической, двудимензиональной этиологии. В завершение мы хотим показать, как можно проследить третье измерение человеческого бытия, в том числе у больного человека, выходя за рамки соматического и психического измерений. Наряду с соматическим и психическим духовное представляет собой отдельное измерение, но не только. Духовное измерение является тем, что присуще именно человеческому бытию. Психологизм не хочет признавать это, а спиритуализм ошибается, полагая, что духовное измерение является единственным измерением человека. Неврозы могут иметь свои корни и в этом измерении, и в таком случае мы говорим о ноогенных неврозах (происходящих из духовного). Человек, находящийся в напряжении вследствие конфликта совести, испытывающий давление духовной проблемы или находящийся в экзистенциальном кризисе, тоже может заболеть неврозом.
Существуют экзистенциальные кризисы роста, которые протекают под клинической картиной невроза, при этом без невроза в узком смысле слова, то есть психогенного заболевания. Мы можем быть уверены в том, что человек, находящийся под гнетом духовной проблемы, в напряжении из-за конфликта совести, может иметь те же явные вегетативные синдромы, как и невротик в обычном смысле слова. Важно с вниманием отнестись к таким случаям, указать на опасность их неверной интерпретации, особенно во время, когда к психиатрам обращается все больше пациентов не с психическими симптомами, а скорее с человеческими проблемами.
В то время как, вопреки широко распространенному мнению, невротических заболеваний, по крайней мере за последние несколько десятилетий, не стало больше (Хиршман), заметна растущая «потребность в лечении с проявлением большей психологической чуткости и понимания» (Элиасберг). Однако мы не ошибемся, предположив, что за этой психотерапевтической потребностью кроется метафизическая потребность, то есть потребность человека отдавать себе отчет в смысле своего бытия. Шарлотте Бюлер удалось показать, что в рамках психотерапии «проблема смысла жизни и ее ценности может иметь самое большое значение».
Раньше люди с такими проблемами ходили к священнику. Мы живем в век секуляризации, и нам не приходится удивляться, что душепопечительство тоже ему подверглось. Еще в прошлом веке Кьеркегор осмелился заявить: «Священники больше не занимаются душепопечительством, это делают врачи».
Не то чтобы мы разделяли позицию Зигмунда Фрейда в том, что «отступление от религии происходит с роковой беспощадностью процесса взросления», но обозначенная фон Гебзаттелем «миграция западного человека от душепопечителя к неврологу» является фактом, на который душепопечитель не может закрывать глаза, и требованием, от которого не может отмахнуться невропатолог. Это вынужденная ситуация, которая требует от него заботиться о душах.
От такого требования меньше всего может уклониться религиозный врач. Именно он удерживается от фарисейского злорадства, когда пациент не идет к священнику. Мы могли бы назвать фарисейством поведение врача, если бы он, видя страдания неверующего человека, злорадствовал и думал: «Будь он верующим, то нашел бы утешение у священника». Если утопающий не умеет плавать, мы же не говорим себе: «Надо было ему учиться плавать». В такой ситуации мы оказываем человеку помощь, даже не являясь инструкторами по плаванию. Врач, который занимается душепопечительством, находится в вынужденном положении. «Хочет он того или нет, но в ситуациях жизненных невзгод, помимо болезней, обязанность давать советы сегодня возложена на врача больше, чем на душепопечителя» и «нельзя изменить то, что сегодня люди с проблемами идут не к духовнику, а по большей части к врачу, в котором ищут опытного советчика» (Вайтбрехт). «Именно пациенты возлагают на нас задачу взять на себя обязанности душепопечителей в психотерапии» (Густав Балли), «наш век вынудил врача взять на себя исполнение все большего объема задач, которые раньше были делом священников и философов» (Карл Ясперс). Медер также считает, что «этот поворот навязан самой ситуацией», а Шульте пишет, что «слишком часто психотерапия вынуждена становиться душепопечительством».
Ввиду «миграции западного человека от душепопечителя к невропатологу» возникает угроза ошибки в диагностике, которая должна дифференцировать собственно болезненное, то есть невроз, и человеческое, например экзистенциальный кризис. Врач может ошибочно поставить диагноз психического заболевания там, где имеет место нечто существенно иное, то есть проблема духовного плана, – иными словами, там, где место психогенеза давно занял ноогенез.
Не исключено, что психотерапия, игнорирующая специфически человеческую проблематику, проецирующая ее из пространства человеческого на субчеловеческую плоскость, будет не только беспомощной в отношении экзистенциальной фрустрации, но даже поспособствует ее вытеснению, а значит, возникновению ноогенного невроза. Кажется, такие опасения не мучили Вандерера из Центра поведенческой терапии (Беверли Хиллз, Калифорния), который в случае экзистенциальной депрессии применял технику поведенческой терапии под названием «остановка мысли»[189].
То, что не только поведенческая терапия, но и психоаналитическое лечение может игнорировать специфически человеческую проблематику и что это может коснуться не только пациента,
