Неврозы. Теория и терапия - Виктор Эмиль Франкл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы пациентка не отметила это, то в процессе психотерапии (в данном случае – логотерапии) при лечении этого невроза (очевидно, ноогенного, возникшего из духовного конфликта и поэтому нуждающегося в лечении, исходящем из духовного) мы ни в коем случае не должны были бы диктовать пациентке то или иное направление (будь то приспособление к мужу или же утверждение своего собственного мировоззрения). Логотерапия должна привести человека к осознанию ответственности, но она не может навязывать ему какие-то ценности; она должна ограничиваться помощью на пути самостоятельной реализации ценностей, которые ждут этого человека, и исполнения смысла. Ни в коем случае терапевт не должен оказывать давление на мировоззрение и иерархию ценностей пациента. Пациентка отчетливо дала понять, что отказаться от своих религиозных убеждений или от их реализации означало бы для нее пожертвовать собой. С точки зрения терапии это дает нам право объяснить ей, что ее невротическое заболевание представляет собой нечто большее, чем духовное насилие над собой. Сначала нужно было смягчить аффективный отклик со стороны организма и с помощью медикаментов снять воздействие духовного конфликта на психофизический организм, затем приступить к каузальной терапии, посоветовав пациентке не приспосабливаться к мужу в принципиальном отношении (относительно ее мировоззренческих принципов). Однако также мы посоветовали ей в тактическом отношении, именно исходя из ее религиозных представлений, избегать всяких провокаций со стороны мужа и таким образом упростить ему путь для лучшего понимания ее убеждений.
Врач должен остерегаться от навязывания своего и любого другого мировоззрения. Логотерапевт остерегается этого уже по той причине, что пациент может переложить на него свою ответственность, а логотерапия, по сути, воспитывает в человеке ответственность. Исходя из этой ответственности, больной должен сам прорваться к конкретному смыслу своего бытия. Экзистенциальным анализом я называю метод психотерапевтического лечения, который может помочь пациенту открыть в своем бытии ожидающие его моменты смысла, нащупать ценностные возможности. Конечно, подобный экзистенциальный анализ предполагает образ человека, в рамках которого смысл, ценность и дух имеют свое подобающее место. Иными словами, предполагается образ человека духовного, свободного и ответственного за осуществление ценностей и исполнение смысла: образ смыслоориентированного человека.
Разумеется, логотерапия не стремится заменить психотерапию в узком смысле слова, как она существовала до сих пор, она хочет лишь дополнить ее, сделать ее более полной, более цельной. Она хочет также сделать цельным представление о человеке (к цельности которого, как мы уже знаем, относится духовное). Рихард Кремер однажды прекрасно сказал по поводу логотерапии, что раньше дух противопоставлялся душе, но теперь дух стал нашим помощником в вопросе здоровья души, и мы выступаем против болезни тремя колоннами войск: соматотерапией, психотерапией и логотерапией[194].
Если мы называем логотерапией психотерапию, которая не только не игнорирует духовное, но как раз таки исходит из духовного, то логос подразумевает духовное и, сверх этого, смысл, но это не имеет прямого отношения к религиозности.
Психоанализ познакомил нас с волей к удовольствию, которую мы относим к принципу удовольствия, а индивидуальная психология рассказала нам о воле к власти в форме стремления к значимости. Но еще глубже закреплено в человеке то, что мы называем волей к смыслу[195]: его борьбу за максимально возможное исполнение смысла своего бытия.
Индивидуальная психология исходила из чувства неполноценности. Современный человек страдает не столько от ощущения, что он стоит меньше другого, сколько от чувства, что его существование не имеет смысла. Это чувство отсутствия смысла опережает чувство неполноценности в этиологии невротических заболеваний.
Мы придерживаемся мнения, что если притязание человека на максимальное исполнение смысла его бытия остается неудовлетворенным, то это может быть не менее патогенным, чем сексуальная фрустрация. Мы постоянно наблюдаем, что в случаях, в которых сексуальная фрустрация находится на переднем плане, на заднем плане располагается экзистенциальная фрустрация: напрасный запрос человека на максимально возможное исполнение смысла бытия, которое может сделать его жизнь по-настоящему достойной проживания. Только в экзистенциальном вакууме буйствует либидо.
Агорафобия, например, не обязательно должна быть выражением исключительно гипертиреоза и симпатикотонии или коллапсофобии при гипокортикозе с артериальной гипотензией, как мы видели на примере случаев выше.
Мне вспоминается случай, в котором, как выяснилось, страх пациентки был экзистенциальным. «Бесконечность, – говорила она, – меня угнетает; я в ней теряюсь; мне не за что держаться, и я будто растворяюсь». Кому в этой связи не придут на ум слова Паскаля об ощущении бесконечного пространства и времени или высказывание Шелера: «Бесконечная пустота пространства и времени – это пустота людских сердец». Поскольку страх боится «ничто», «бесконечная пустота пространства» занимает здесь место «ничто», но эта пустота макрокосма кажется всего лишь проекцией внутренней пустоты, экзистенциальной опустошенности, пустоты микрокосма: отражением бессодержательности собственного бытия. Если же бытие становится бессодержательным или субъект такого бытия – беспредметным, тогда у него нет предмета, который он мог бы экзистенциально наполнить, тогда этот субъект становится собственным объектом – объектом самоотражения. Со времен Хауга мы знаем, что форсированного самонаблюдения достаточно, чтобы спровоцировать явление деперсонализации. Вполне понятно, что изначальный страх соотносится с деперсонализацией как со своим мнимым основанием и приводит к тому, от чего наша пациентка больше всего страдает: к страху перед психотическими заболеваниями (она принимает деперсонализацию за их тревожные признаки), то есть возникает психотофобия. В данном случае пациентке к тому же пришлось несколько раз подвергнуться влиянию патогенных ятрогенных факторов, которые все больше закручивались в кокон психотофобного страха ожидания. В итоге она боялась одного: «оказаться на койке в психбольнице».
Исходя из мультидимензиональности данного случая, терапия строилась следующим образом.
• Функциональный аспект: страх (здесь – готовность к страху) имеет вегетативную или эндокринную базу. В соответствии с этим пациентка получает инъекции дигидроэрготамина. Этот вегетативный компонент страха не имеет основания, только причину. Основания он создает себе сам – мнимые основания.
• Реактивный, ятрогенный аспект: соответствующие мнимые основания дают пациентке необдуманные слова врачей, к которым она ходит на прием. Из этих слов она сделала вывод, что ее психотофобия обоснованна, а страх – это предвестник психоза. На этом «основании» у пациентки развивается страх перед страхом. Касаемо этого вторичного, потенцируемого и потенцирующего, страха мы приводим аргумент, что пациентку заставляют испытывать страх перед страхом мнимые основания, что психотофобия на самом деле здесь не имеет обоснования и она может эту тревожность игнорировать и действовать, как будто ее нет.
• Экзистенциальный аспект: действовать так, будто нет симптома, может лишь тот, кто делает это ради чего-то. С точки зрения терапии необходимо привести пациентку к конкретным смысловым возможностям ее личного бытия, как делает это экзистенциальный анализ.
Понятно, что логотерапия апеллирует к воле к смыслу. Таким образом, она заслуживает названия апеллятивной психотерапии. Однако она обращается не только к воле к смыслу, она должна в первую очередь пробудить ее там, где она вытеснена, не осознана. С предметной стороны такая логотерапия в случаях фрустрации воли к смыслу, то есть экзистенциальной фрустрации, всегда должна будет стараться выявить конкретные личностные возможности реализации смысла – возможности, реализация которых требуется именно от данной личности и представляет собой его задачу; она должна выявить ценности, осуществление
