Цветущий бизнес - Людмила Милевская

— Завтра. Фима хоть сегодня готов отправиться за дочерью. Я его еще не видела, но девочки говорят.

— Что еще говорят твои престарелые девочки? Как Зинка?

— Зинка ухаживает за Фимой и плачет, что остались они друг у друга одни.

— Выходит ты, Иванова, там лишняя.

— Послезавтра поедем в Москву. Командировка закончилась, нам уже билеты взяли.

Я поразилась такой наглости. Будто я кукла какая или собачка.

— Лично я не поеду, Иванова, и не проси. У меня есть дела.

Она не рассердилась. Равнодушно махнула рукой, пробурчала:

— Как хочешь. Сейчас-то ты куда?

— Была вся в планах, но теперь не знаю, — призналась я. — Тетя Мара подкосила меня. С ней оборвались все следы. Придется ждать похорон.

— Поехали на дачу?

— Ты же собиралась на кафедру.

— Я там долго не буду. Подожди меня.

— И долго придется ждать?

— Не больше пятнадцати минут. Устала я. Пусть сами разбираются. В конце концов Моргун их начальник, а не мой, — сказала она, ударом пальцев отправляя окурок за борт.

— Он твой старый товарищ. Так, помнится, представила ты мне его, — сказала я, останавливая автомобиль у роскошной лужи.

Иванова ни слова не говоря вышла из “Хонды” и помчалась на кафедру.

Глава 18

На даче нас ждал сюрприз. Точнее, он ждал меня, потому что Ивановой уже все было по фигу. В этом клялась она всю дорогу, в этом же продолжала клясться и в тот момент, когда мы вошли в столовую и сюрприз увидели. А он увидел нас.

Иванова его не впечатлила, а вот я буквально остолбинила беднягу. Он пил чай и что-то доказывал Катерине, да так и застыл с отвешенной мандибулой (челюстью) и чашкой в руке. Потом привстал, втянув голову в плечи, и сказал:

— Здрасте.

— Здравствуй отрок, — пробасила Иванова.

Я же отделалась сдержанным кивком.

Катерина (бодро и с подъемом) выступила с разъяснительной речью:

— Знакомьтесь, мой брат Павлик. Правильно говорят, беда не приходит одна. Умерла тетя Мара, его мать, — гордо кивнула она на Павла и тоненько заскулила: — Ой, божечки!

Павлик испуганно покосился на меня и несколько раз шмыгнул носом. Я расценила это как просьбу не устраивать в столь скорбный час опасных разоблачений, и помалкивала.

Катерина словно по заказу прекратила скулить и перешла в наступление на Павла.

— Говорю же тебе, не звонила я. Да и откуда мне звонить? Все время была на даче, а здесь нет телефона. Представляете, — это она уже нам с Ивановой, — утверждает, что я позвонила ему и сказала какую-то глупость автоответчику. Повтори, что сказала я по-твоему? — вновь обратилась Катерина к Павлу.

— Имени у меня нет, а тетя Мара умерла, — послушно повторил Павел мои слова.

— Почему это нет у меня имени? — всхлипывая и сморкаясь в фартук, спросила Катерина и завыла громче прежнего: — Тетя Мара умерла-аа, кто бы мог подума-ать, тетя Мара умерла-аа.

— Мне все по фигу, — брякнула Иванова и удалилась.

Все простили ей, потому что со спины она была хуже старухи. Я же осталась, решив высидеть тот момент, когда Павел останется в столовой один, но пришел Виктор и нарушил мои планы. Начался семейный совет в ходе которого Виктор и Катерина наставляли Павла как надо тетю Мару хоронить. К их чести будет сказано, львиную долю обязанностей они взяли на себя, хоть Павел и не слишком убивался по матери. Нет, время от времени он горестно шмыгал носом, но, думаю, больше для меня. Я же укрепилась в желании допросить его сразу же, как только предоставится такая возможность.

Конечно можно было объявить всем, что Павел вор и поставить его к стенке, но в этом случае больше времени пришлось бы потратить на Катерину, взявшую Павла под свою опеку. Да и Виктор, мужчина с принципами, мог бы решительно потребовать доказательств. Из доказательств у меня были только личные впечатления, которые никого бы не вдохновили. Павел же, увидев мою беспомощность, уж точно замкнулся бы в своем ликовании.

Я правильно решила, что гораздо продуктивней будет держать его в страхе разоблачения, поэтому помалкивала и ждала. Однако, ничего не дождалась. Семейный совет очень скоро был закрыт, а Павел с Виктором уехали по траурным делам. Катерина осталась трепать мне нервы. Воспользовавшись ситуацией, она свалила на меня домашнюю работу, а сама сидела и рыдала. Это все можно было бы терпеть, когда бы она не причитала. Видимо у меня слабые нервы, потому что терпеть не могу причитаний. Тем более, что в причитания Катерина вставляла ценные указания, адресовавшиеся лично мне.

— Ах, тетя Мара, тетя Мара, — стенала она. — Как рано ты от нас ушла… Мясо переверни. Как любили мы тебя, как по тебе скучали… Крышкой, крышкой накрой. Как добра ты была, как честна… Лук порежь. Как заботлива и сердечна… Помельче режь, помельче. Ах, тетя Мара, тетя Мара.

Слава богу явилась Иванова и прекратила это безобразие.

— Софья, пойдем, ты мне нужна, — приказала она, невзирая на горе Катерины.

Я с радостью отправилась за Ивановой. В ее комнате были разбросаны вещи и стоял пустой чемодан.

— Ты точно остаешься? — спросила Иванова.

— Абсолютно точно.

— Куда же я дену свой свитер?

Он лежал в моем чемодане.

— Оставь его здесь, привезу позже, — посоветовала я, чем привела Иванову в смятение.

— Оставить свитер? — завопила она. — Соображаешь, что говоришь? В чем же я пойду на работу? Я двадцать лет хожу в нем на работу.

— Тогда оставь что-нибудь другое.

— Все нужное.

— Тогда купи другой чемодан, — разозлилась я. — Тем более, что мне надоело таскать твои вещи. Я не носильщик.

— Ты видела сколько стоят чемоданы?

— Не интересовалась, но, думаю, недешево.

— Будь у меня такие деньги, купила бы лучше новый плащ.

— Давно пора.

Иванова внезапно разрыдалась, и я пожалела, что не осталась у Катерины.

— Надо позвонить сыну, — всхлипывала Иванова.

Я не стала напоминать, что она с ним в ссоре. Минут десять она искала “мобильник”, потом столько же ругала невестку, а уж когда добралась до сына, то и вовсе перешла на мат. Я тосковала. Наконец Ивановой надоело, и она оставила сына в покое.

— Все в порядке, — сказала она, пряча телефон в сумку. — Все живы и здоровы. Эх, жаль не купили бутылку. Может сгоняем?

— Никуда не поеду, — отрезала я, уповая на то, что пешком Иванова далеко не уйдет, а местные магазины уже закрыты.

— Что же мне, Виктора просить?

— Виктор уехал с вором.

— С каким вором?

— С тем, что сидел за столом и здоровался со всеми подряд. Ты что, ничего не поняла?

— Да поняла я, поняла, — заверила Иванова, но по ее физиономии можно было сделать только обратное заключение. — Что-то я какая-то сегодня чумная, — сказала она, видимо сообразив это.

— Да уж, ложись ты, лучше, спать.

— А вещи? Завтра тяжелый день.

— Вещи послезавтра соберешь.

— Все. Точно. Меня не будить.

На следующее утро я проснулась с тяжелой головой. Всю ночь мучили кошмары. Посиневшая Верочка тянула ко мне руки, а тетя Мара грозила своим мертвым пальцем. Отдохнуть в таких условиях не было никакой возможности.

На часах было двенадцать, что расстроило меня чрезвычайно, поскольку планов на этот день было много, и все важные.

Понурая и злая спустилась я в столовую и с удивлением обнаружила, что она пуста. На столе лежала записка, написанная корявой рукой: “Уехали на похороны. Завтрак на плите. Катя. Люда.”

Отметив, что почерк не ивановский, я заинтересовалась завтраком. Кормили макаронами и тушеным мясом, которое я вчера не дотушила. Кофе я не обнаружила, Иванова пренебрегла своими обязанностями. Святыми, я бы сказала. Слава богу, у нее были веские на то причины, и я решила не обижаться.

С чувством позавтракав, выбежала во двор, проверить стоит ли в гараже “Хонда”. “Хонда” стояла, из чего я сделала вывод, что не нахожусь под домашним арестом. Осталось решить вопрос с домом: не бросать же его открытым. Около часа ушло на поиски ключей, к счастью завершившихся успехом.

Выехать в Ростов удалось лишь в третьем часу, что было непозволительно поздно. Естественно, первым делом я устремилась к дому тети Мары и приехала уже к поминках. Как тут не удручиться. Тетя Мара и преставиться еще толком не успела, как ее тело уже предали земле. Вот она, бренность жизни.

Изумляясь оперативности близких, я села за стол поближе к Павлу. Он в восторг не пришел, но и возражать не стал.

— Вскрытие было? — деловито поинтересовалась я.

— А как же, — ответил Павел.

— И какова причина смерти?

— Остановка сердца.

Словно обухом по голове. Возникла настоятельная потребность пообщаться с Ивановой. Отыскав глазами Катерину, я ринулась к ней.

— Куда вы дели Людмилу?

— Как “куда”? Людмила Петровна хоронит дочь Ефим Борисыча. Разве ты не знаешь?

— Точно, и она хоронит.

Я вернулась к Павлу.

— Мать жаловалась на сердце? — с прежней деловитостью поинтересовалась я.