Млечный путь № 4 2016 - Песах Амнуэль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Между тем Орседика с ногами забралась на ложе и подперла голову кулачком.
– Расскажи мне о городе, – попросила она.
Архелай расценил это как приглашение и воспрял, но грозное рычание мигом охладило его пыл. Ничего не попишешь. Он вздохнул и, с неприязнью покосившись на мохнатого Аргуса, принялся рассказывать. Орседика слушала с жадным интересом, то и дело перебивая его речь недоверчивыми или удивленными восклицаниями. Правда ли, что акрополь такой огромный, и ее поляна, вместе с ручьем и гротом, могла бы свободно уместиться на агоре? А царь живет, как Зевс на Олимпе, в мраморных чертогах под медной крышей, всякий час меняет одежду, пьет и ест на золоте? Почему люди не общаются с богами запросто, как встарь, но молятся бездушным каменным истуканам, и пастухи уже не приходят поиграть на свирели нимфам, а девушки плясать при луне вокруг священного дуба? Однако больше всего ее занимали женщины. Вопросы летели, точно стрелы из колчана. Иные ставили Архелая в тупик, а парочка особо деликатных даже смутила, хоть он был отнюдь не новичком в делах Афродиты. Во что наряжаются городские модницы, какие у них прически и украшения? Как это может быть, что они не сами избирают себе возлюбленных, но делят ложе с тем, на кого укажет родительская воля? А мужчины тоже продают свою любовь, как гетеры? Удивительным образом Орседика сочетала девичью застенчивость с бойкостью и озорством мальчишки. Ее непосредственность и наивность привели Архелая в восторг, постепенно примирив с неудачей. И когда девушка, осиленная дремотой, уснула с недоконченным вопросом на губах, вожделение в нем сменилось братской нежностью и лаской.
На рассвете, когда первые солнечные лучи, как любопытные пальцы, раздвинули плющ у входа, Орседика еще спала. Она лежала, свернувшись клубочком, прислонясь щекой к лохматому боку своего верного стража. Маленькие груди выпорхнули из складок ткани и, прикрытые локтем, тесно прижимались друг к другу, словно умостившиеся в гнездышке двое красноклювых птенцов.
Архелай встал тихонько, чтобы ее не потревожить, бросил прощальный взгляд на гостеприимную пещеру и выбрался наружу, где с нетерпеливым ржанием переминался застоявшийся конь. Зодчий наскоро плеснул себе в лицо водой из ручья, оправил одежду и вскочил в седло.
Он не видел, что в просветы между листьями за ним следили глаза, в которых вместо прежней беззаботной веселости появилась задумчивость, и пока одна рука рассеянно теребила шерсть мохнатого друга, вторая, скользнув под тунику, легла на странно занывшее сердце.
* * *
Вернувшись в город, Архелай, вопреки первоначальному намерению, ничего не рассказал друзьям; теперь уже сама эта мысль казалась ему недостойной и глупой. Впрочем, в последующие дни навалилась такая уйма дел и забот, требовавших его постоянного присутствия, что он почти не вспоминал об Орседике.
У государей мирное время на вес золота, и молодой царь Аттал, только недавно вступивший на престол, хотел воспользоваться им для устройства новой библиотеки, которое не успел осуществить его дядя. Еще в юные годы наставники привили ему уважение к мудрости, научили видеть в словах не пустую сладкоречивую болтовню, но логос – могучую и грозную силу, способную двигать мирами. А значит, мысль, изложенная на пергаменте, заслуживает храма не меньше, чем божество. И таким храмом должна стать библиотека. Сейчас приготовления к строительству шли полным ходом и были в самом разгаре. В Пергам собрались зодчие из четырнадцати городов – Эфеса, Колофона, Тралл, с острова Родос и даже из далекой Аттики. На священном участке Афины землекопы рыли ямы под фундаменты. Из каменоломен в долине Каика день и ночь тянулись запряженные волами скрипучие повозки. Плотники сооружали из досок и брусьев просторные сараи, где будут обтесывать мрамор. Дворцовые покои напоминали нечто среднее между огромной мастерской и палаткой военачальника накануне решающей битвы. Здесь до утра не утихали жаркие споры, пиршественный стол был завален обломками глиняных моделей, а к шитым золотом занавесям – гордости пергамских ткачей – приколоты наброски и чертежи на громадных кусках пергамента.
За всем этим Архелаю было некогда и вздохнуть – не то что думать о прелестной нимфе. По царскому указу он отбирал самых ловких и сноровистых работников. Нужно было их разместить, позаботиться, чтобы никто не испытывал нужды: от голодного да недовольного какой прок? А скульпторы и живописцы – народ вообще капризный, заспорят и с царем. Не столкуешься – уйдут служить другому государю, хорошо, если каверзы не устроят, как Дедал Миносу. Кроме того, Архелай самолично наблюдал, как в порту разгружают суда с пентелийским мрамором, золотом и слоновой костью, старался, чтобы ни один грош из царской казны не был истрачен попусту. Ибо у человека, облеченного государевым доверием, всегда найдутся завистники и зложелатели. Даже Фидий, прославленнейший среди ваятелей и друг великого Перикла, не избег этой печальной участи и по навету клеветника кончил дни в темнице.
Но вот все, кто участвовал в осуществлении грандиозного замысла, от царя до последнего из подмастерьев, торжественной процессией двинулись в храм просить благословения богини. Старшая жрица объявила, что Афина благосклонно приняла их жертвы – и работа началась.
Только теперь Архелай смог позволить себе маленькую передышку. И едва он снова очутился в лесу, как сам собой повернул коня на знакомую поляну. Орседика будто ждала его и, как девочка, обрадовалась подарку – тонкой работы золотой фибуле. И опять они провели ночь за разговором. А вскоре царский зодчий уже всякую свободную минуту пропадал в пещере у источника. Приятелям он говорил, что отправляется на охоту, но возвращался без добычи, с пустыми руками. Поначалу они донимали его расспросами, однако потом решили, что Архелай завел на стороне какую-нибудь красотку,
