Автономное плавание - И. А. Намор

не лишними. Все-таки, что ни говори, а есть в этом нечто: тяжелый хрустальный стакан в руке, на четверть наполненный прозрачной золотистой жидкостью крепостью в полсотни градусов, кубинская сигара в зубах и неторопливо – в лучших английских традициях – текущий разговор между взрослым сыном и перешагнувшей порог старости матерью.

«А ведь она не старая… – неожиданно сообразил Матвеев. – Сколько ей? Сорок восемь? Так она же младше меня!»

Но она, разумеется, была старше, и в этом тоже заключался парадокс случившегося со Степаном, со всеми ними.

Только оставшись один, Матвеев позволил себе несколько расслабиться и с интересом стал исследовать покои молодого баронета, поскольку чужая память – это хорошо, но личное знакомство все же лучше. А знакомиться здесь, определенно, есть с чем, и знакомство это очень даже приятно. Рапиры и боксерские перчатки на стене удивления не вызвали, так же как и кубки за победу в соревнованиях, групповые портреты молодых людей на фоне строений и природы. Все это естественно и вполне ожидаемо, и приятно узнаваемо, – руки сами отреагировали на присутствие «старых друзей», и Степан мышцами почувствовал, что может врезать так, что никому мало не покажется. А такое умение, надо отметить, в нервной жизни «попаданца» дорого стоит.

«Так, а это у нас что? – Степан отворил небольшую дверцу и протиснулся – все-таки он был крупноват для изысков старой английской архитектуры – в смежное помещение. – Ух ты!»

Небольшая комнатка, представшая перед Матвеевым, раскрывала еще одну сторону жизни «реципиента», доселе Степаном если и замеченную, то чисто теоретически, а помещение было более чем типичное для английского «замка» – оно было посвящено рыбной ловле. И не банальной поплавочной или спиннинговой, а ловле на искусственную мушку – любимой забаве британских аристократов на протяжении нескольких сотен лет.

Нахлыст был юношеской забавой Майкла, и в этом они со Степаном оказались более чем близки. Только у Матвеева увлечение этим красивым и аристократичным видом спорта выпало по ряду причин на более зрелый возраст. Вспомнилась школа нахлыста в Москве, где моложавый, худой инструктор безжалостно подставлял алюминиевый тубус от удилища под локоть ученикам, бестолково размахивающим руками во все стороны, вместо того чтобы выдерживать при забросе нужную траекторию движения снасти. И никто из учеников, – к слову сказать, среди них попадались вполне солидные и немолодые мужчины, взять того же профессора Матвеева, – на «сенсея» обиды не держал. Жажда новых знаний и умений оказалась сильнее.

Тем более что здесь и сейчас все было иначе, чем там и тогда. Вместо привычного четырехколенного углепластикового удилища – шестигранный неразъемный бамбуковый «дрючок» с агатовыми кольцами, тяжелый как смертный грех и такой же неудобный. Впрочем, о неудобстве смертных грехов Матвееву размышлять как-то не приходилось, но факт – вместо выточенной из одного куска авиационного алюминия катушки «веса пера» в распоряжении рыболова-спортсмена имелась устрашающая на вид стальная конструкция, пригодная на первый взгляд разве что для забивания упаковочных гвоздей. Однако в этом случае сомнения оказались напрасными – катушка была не такой уж тяжелой, настроенной под нужную руку, и поражала плавностью хода, во все времена доступной лишь самым дорогим, штучным изделиям hand made, к тому же limited edition[43].

Лишь с мушками дело обстояло более чем грустно. Их попросту съела моль, неизвестно как пробравшаяся в коробку из красного дерева с пробковыми вставками для крючков. Вместо маленьких шедевров из меха, перьев и шелковой нити, на оголившихся крючках висели неопрятные комочки грязно-серого цвета – следы пиршества личинок зловредного и вездесущего вредителя.

С ужасом, в ожидании такого же разорения, Степан открыл ящик с инструментами и материалами для вязания мушек. И велика же, без преувеличения, была его радость, когда обнаружил, что моль не добралась до самого «вкусного», – с ее, моли, точки зрения, – бумажных пакетиков с мехом косули, зайца, медведя и барсука и тщательно обернутых в тонкое полотно петушиных, фазаньих и павлиньих перьев. На отдельной подставке – стройные ряды нанизанных на деревянные оси катушек с монтажными нитями, пропитанными клейким воском, и разноцветьем шелковой ровницы. Аккуратно разложенные по размерам и видам крючки лишь разожгли аппетит «нового Али-Бабы» – обладателя нечаянных сокровищ. Захотелось прямо сейчас собрать тиски, заправить нить в бобинодержатель и связать что-нибудь этакое…

Степану, дорвавшемуся до любимого занятия, потребовалось всего три часа, чтобы в коробке, взамен павших в «неравном бою» с молью сухих мушек, ровными рядами выстроились несколько десятков вполне приличных и даже похожих на живые имитаций разнообразных мелких насекомых и беспозвоночных обитателей речных вод. Возникшее неожиданно препятствие в виде отсутствия тонкой полимерной пленки для создания подобия хитинового панциря было благополучно разрешено, но стоило «жизни» упаковке отличных американских одноразовых кондомов из натурального латекса. Ожидаемый результат, в некоторых случаях обещавший удовольствие, вполне сравнимое с сексуальным, того стоил.

Следующим шагом после подготовки снасти стала проверка экипировки. В шкафу, в той же комнате, обнаружились вполне современные высокие рыболовные сапоги, удобная непромокаемая куртка с капюшоном и множеством карманов и даже специальная шляпа с лентой из стриженой овчины для крепления мушек. В углу шкафа нашлась корзина для рыбы, вызвавшая своим изяществом неподдельное восхищение Матвеева, и короткий подсачек с мягкой сеткой в бамбуковой раме. Конечно, вместо сапог лучше бы нашелся «забродный» комбинезон и ботинки на войлочной подошве, да и складной посох не помешал бы, но «за неимением горничной…». В смысле – сойдет и это. Привередничать не стоило, ведь Гринвуд мог оказаться и поклонником охоты – «помешательства буйного, но излечимого».

От размышлений о причудах общих увлечений Степана отвлек мажордом, пригласивший «молодого господина» к обеду. Скрепя сердце Матвеев оторвался от созерцания снастей, переоделся для семейной трапезы и снова «выпустил на волю» старину Майкла. А переполненному впечатлениями разуму Степана нужно было дать отдых…

* * *

Ловля форели на искусственную мушку ранним утром на реке достойна высокохудожественных описаний. Есть в этом процессе много возвышенного и поэтичного. Если, конечно, это происходит не в январе и не в Британии.

Вы когда-нибудь пробовали, стоя почти по пояс в быстротекущей и чертовски холодной воде, привязывать тонкую леску к миниатюрному крючку, одновременно удерживая от падения в воду длинное удилище с тяжелой катушкой в самой нижней точке рукояти? Тот, кто хоть раз это проделал, да еще на промозглом январском ветру, поймет, а остальным придется поверить: рыбная ловля в таких обстоятельствах – исключительно душеспасительное занятие, воспитывающее поистине христианскую кротость и смирение.

Но охота пуще неволи. Заработав за первый час несколько осторожных «потычек» – казалось, рыба просто играет с мушкой – и поймав всего две мелкие форельки с подростковыми полосками у хвостового плавника, Степан сместился вверх по течению, поближе к нависшим над водой кустам – более перспективным с его точки зрения – и решил поменять тактику.

«Поменять тактику! Вполне своевременная мысль, – усмехнулся он, – с