Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

с крыльца. Холодный ветер сильно ударил его в грудь, заставив застегнуть куртку. А совсем зимний ветер – удивился Эркин. Если снег выпадет сейчас, то дня два пролежит, не меньше.

– Эрик!

Он оглянулся. Алиса сбежала к нему с крыльца и цепко ухватилась за руку.

– Сейчас Толян выйдет, и пойдём. Мы его на молоко возьмём, да?

– Почему ж не взять, – улыбнулся Эркин.

– А чего меня брать?! Я и сам дойду, – пробурчал, спускаясь к ним с крыльца, свежеумытый Толян. – Идти-то здесь… – он независимо сплюнул сквозь зубы и пошёл с другой стороны, будто сам по себе, искоса поглядывая на возвышающегося над ним Эркина.

Идти до столовой, где уже собирались дети, было и впрямь недалеко. Но Алиса и за столь малую дорогу рассказала Эркину и Толяну, больше обращаясь к Толяну, кучу новостей про их утреннюю прогулку. Толян старательно делал презрительное лицо, но было видно, как он завидует.

– Салочки – девчачья забава, – он снова сплюнул. – Вот борьба если…

– Эрик тебя одним пальцем повалит, – засмеялась Алиса. – Я его осалила, а он меня нет.

– Поддался он тебе, малявка, – презрительно скривил губы Толян.

Алиса замерла с открытым ртом, но только на секунду.

– А победа – это главное!

– Победа должна быть честной, – гордо ответил Толян.

Спор не закончился, потому что открылась дверь, и дети повалили внутрь такой же, как у взрослых, но более шумной толпой. В дверях Алиса оглянулась и покивала Эркину, что, дескать, всё помнит и баловаться за столом не будет.

Слово своё она сдержала, что доказывало отсутствие молочных пятен на её пальто и платье. Это быстро проверила подоспевшая к её выходу Женя.

– Хорошо, умница. Можешь теперь гулять до ужина.

– А за ворота?

– Нет, – твёрдо сказала Женя и, когда Алиса, не слишком огорчённая отказом, убежала к другим детям, объяснила Эркину: – Когда праздник обычен, он уже не праздник, правда?

Эркин согласно кивнул. Женя улыбнулась.

– Ну ладно. Я в прачечную до ужина.

– Хорошо.

– Да, – Женя, уже отбежав на два шага, вернулась, – ты рубашку утром менял, так? – Он кивнул. – Ну, так принеси мне грязную. И остальное, что накопилось, прямо в прачечную, хорошо?

И убежала, не дожидаясь его ответа. А чего и ждать? Она скажет – он сделает. Эркин взглядом проводил Женю до дверей прачечной и пошёл в свою комнату. Что там у него накопилось? В бане он вчера был, трусы и портянки там стирал, их снять уже с батареи надо, тогда, значит, то, что сегодня утром поменял, и… и всё, пожалуй. Что на нём – это всё чистое. Женя, правда, говорила, что в раковине под краном чисто не отстирывается, и забирает выстиранное им на перестирку. Но его и такое устраивает. Он завернул трусы и портянки в грязную рубашку и пошёл в прачечную.

Лагерная прачечная была женским царством. Нет, специально мужчин никто не гнал, но они и сами избегали заполненной тёплым паром и женскими голосами прачечной. Каждому вошедшему туда с узелком мужчине сразу выкликали его жену или кем там она ему приходится, а если это был одинокий, то кто-то из женщин тоже сразу отбирал у него узелок, а мужчину выставляли наружу со словами:

– Да не бойся, простирну, выглажу, нитки не пропадёт!

Не желавшие связываться с бабьём стирали себе сами в умывальной или в бане, а то и в грязном ходили. Таких тоже хватало.

И сейчас не успел Эркин закрыть за собой дверь и проморгаться в пахнущем мылом парном тумане, как с десяток голосов уже на все лады звал Женю, Женьку, Морозиху, мужик ейный пришёл, позовите там, никак в сушке она…

Только этот весёлый русский гомон и отличал эту прачечную от той, в имении. Даже запахи те же – коричневого рабского и жёлтого хозяйского мыла. Только здесь их называли жёлтое – бельевым, а коричневое – грубым.

Вынырнула из облаков пара Женя, с выбивающимися из узла прядями волос, в летней кофточке без рукавов и старой юбке.

– Ой, Эркин, давай сюда, – она взяла узелок и развернула его лицом к двери. – Иди-иди, парно тут, чего тебе в духоте.

– Ой, чего ж ты его гонишь? – рослая черноволосая красавица с выпирающими из выреза кофточки грудями озорно подмигнула ему. – Давай, уж раз пришёл, и тебя простирнём. Отмоем – так уж отмоем, будешь беленьким да румяненьким.

Эркин встретился с ней глазами и улыбнулся.

– Чёрного кобеля не отмоешь добела, неужто не слыхала?

– А это по прачке глядя, – подбоченилась та. – Не боись, Морозиха, от раза его не убудет.

Женя рассмеялась вместе со всеми. Рассмеялся, показывая, что понял шутку, и Эркин.

Так под общий смех он уже было вышел, как его догнал голос Жени.

– Эркин, Эркин!

Он резко бросился назад.

– Что?!

– Помоги нам, мы поднять не можем, – Женя потянула его за рукав вглубь прачечной.

Нужно было раздвинуть стоящие на плите баки, поднять с пола и втиснуть между ними ещё два, наполненных водой и бельём. Не такие уж они и тяжёлые, но не по женским силам. И ручки неудобные, непонятно даже под какую руку сделаны.

Эркин снял куртку и огляделся. Куда бы её положить, чтоб не на мокрое?

– Женя, подержи, ладно? – она взяла куртку. – И тряпка есть какая?

Несколько рук сразу протянули ему тряпки. Он выбрал, на его взгляд, самую надёжную и взялся за работу.

Сначала ему пытались помогать, но, увидев его напряжённо сведённые брови и сжатые губы, только указывали, что и куда ставить, хотя и эти указания он, как излишние, оставлял без особого внимания.

– Ага, ага…

– И вот сюда его…

– А этот подними…

– И этот…

– Ой, Женька, до чего ж он силён у тебя!

– Это ж как мужика откормить надо!

– Вот эту дурынду ещё, милок, подними.

Эркин этот гомон не слушал: он и сам видел, что и куда ставить.

– Ну вот, – он выпрямился и вытер рукавом мокрый не так от пота, как от пара лоб. – Всё?

– А может, – это всё та же грудастая, – ещё кой-чего поднимешь?

И залилась звонким смехом, перекрывшим женский гомон.

– Ой, покраснел! – ахнул кто-то.

– Женька, не тушуйся, что останется, тебе отдадим!

– В конвертике!!

В первый момент Эркин действительно испугался, потом рассердился на себя за свой страх, оттого и покраснел, а потом… потом рассмеялся со всеми.

– Больно много меня одного на всех вас!

– Ай, молодец какой! – восхитилась одна, совсем седая и морщинистая. – На тебя такого посмотреть и то в утешение.

– Ой, прибедняйся, старая! – кричала ей другая. – Тебе не посмотреть, а чего другого