Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Надобно сказать здесь, что в Париже есть мерзавцы, которые старались очернить жизнь самую чистую и прекрасную, нападая на Жюно и на его честь; потому обо всех подлостях в отношении португальских бриллиантов я хочу говорить громко, чтобы голос мой, произнося слова истины, отвечал на бесчестную ложь и стал памятником оправдательным.

Глава XLIV. Страдания Жюно

Между тем как император оставался в Испании и изгонял оттуда англичан, неуклонно двигаясь к победе даже на вершинах Астурии, дела принимали неблагоприятный оборот в Италии у его святейшества, и горизонт омрачался в Германии. Верно, была причина, из-за которой так холодно обходились с Меттернихом; а чтобы совершенно и решительно показать ему эту холодность, однажды, в день большого собрания, госпожа Меттерних не была приглашена ужинать ни за стол императрицы, ни даже за стол какой-нибудь из принцесс. Это было почти оскорбление, и его нанесли намеренно.

Наконец война увлекла всех и вскоре была объявлена. В то время Жюно находился под Сарагосой, где управлял осадою самою странною, какая только бывала когда-нибудь, если можно назвать осадой последовательное нападение на каждый дом. Письма Жюно разрывали мое сердце. Он страдал, видя, как рядом с ним гибнут солдаты, умирают трагически, не так, как обыкновенно умирают на войне.

Язва грозила распространиться и вне города, после того как опустошила его внутри. Каждый день брали приступом дом, испанцы защищали каждую комнату, каждый угол становился могилой француза или испанца.

«Я не могу переносить этого зрелища, — писал мне Жюно. — Надобно иметь каменное сердце или лучше совсем не иметь его для всего этого».

Вскоре он испытал печаль, самую чувствительную. Пришло известие, что граф Фуэнтес, один из наших искренних друзей наших, пленен в Сарагосе и господин Палафокс, его родственник, велел запереть его в одном из городских домов, желая укрыть от народной ярости. Жюно очень любил графа. Узнав о его несчастье, он писал мне, и я увидела по мрачным выражениям письма, как он страдает. Мысль, что, может быть, он сам приказал заложить мину под тот дом, где был заперт его друг, произвела на Жюно такое сильное впечатление, что пострадало даже его здоровье. Он оказался у стен Сарагосы против своего желания, принял руководство этой осадой с отвращением, которое отзывалось для него во всем, что там делали. Раны причиняли ему ужасную боль; особенно головные боли мучили его жестоко. Длинный рубец, который виден был у него на щеке, около глаза, заставлял его страдать особенно.

В январе он писал мне: «Бывают минуты, когда я готов прострелить себе голову. Если бы мысль о тебе и детях не удерживала руки моей, выстрел окончил бы все».

Это письмо ужаснуло меня. Я еще не знала всего, но вскоре узнала.

Император никогда не мог допустить, чтобы тотчас не исполняли того, что он приказывал. Он велел сказать Жюно: «Идите в Сарагосу и возьмите ее». После этого следовало взять Сарагосу. Но дело пошло иначе, и каждый камень, отбиваемый от испанских домов, падал не иначе как обагренный французской кровью. Жюно заметил по холодному тону некоторых писем императора, что он недоволен. Между тем был взят монастырь Святого Иосифа, превращенный испанцами в укрепление: это был истинный успех. Увы, этот успех оказался не для меня! Дело в том, что Жюно взял с собой одного из моих кузенов, сына сестры моей матери госпожи Сент-Анж. Тетка прислала ко мне Жоржа еще ребенком вместе с братом его Александром. Однажды оба они, еще дети, приехали ко мне из глуши Лангедока, где у тетки было прекрасное имение, в котором жила она уединенно с четырьмя дочерями и двумя сыновьями.

«Лоретта! — писала мне тетка. — Посылаю к тебе двух твоих кузенов. Ты богата, ты знатная дама при дворе Наполеона. Я могла бы поехать сама к нему, напомнить, что мы часто играли с ним, когда были детьми; но может случиться, что он не узнает меня, и тогда я откровенно скажу ему, что это дурно. Пусть же он остается в своем величии, а я в своей ничтожности. Хочу быть обязанною только тебе, моя Лоретта, и твоему мужу, если он примет дружбу искренней и доброй родственницы. Итак, вот тебе мои Жорж и Александр! Делай с ними, что ты хочешь и что они сами захотят…»

Я поселила обоих кузенов у себя и отправилась тогда в Аррас. Александр, старший, заболел, и у него открылась гнилая горячка. Деженетт лечил его, но все старания оказались напрасны, и бедный мой кузен умер в семнадцать лет. Жорж оставался у меня. Образованием его занимался мой дед, аббат Комнен, и мальчик вырос прекрасным, добрым молодым человеком, жадным до славы и желавшим достигнуть ее своим мужеством. Сколько мечтаний было в молодой его голове! Жюно понимал мечтателя и обещал взять его с собой. Мальчик отправился под Сарагосу, и в Испании настал конец его мечтаниям! Бедный, бедный Жорж! Умереть пораженным пулей в девятнадцать лет, когда сердце еще так пылко, так полно жизни…

Жюно был чрезвычайно опечален смертью Жоржа. Он угадал этого молодого человека; он проник в его признательную душу и, окруженный таким множеством неблагодарных, наслаждался тем, что мог утешиться этим существом, которому мог довериться. У меня есть письмо его, где он горестно оплакивает нашу потерю.

В то же время новый удар был нанесен ему полицией, которая никогда не довольствуется, поразив один раз, и всегда наносит разом несколько ударов. Генерал Лакост, адъютант императора, был убит рядом с Жюно в Сарагосе. Жюно любил Лакоста, и тот заслуживал это. Эта смерть (которая грозила и самому Жюно с каждой пулей, вылетавшей из испанского ружья или карабина) произвела живейшее впечатление на моего мужа.

Осада была ужасна. К неприятностям своим Жюно вскоре вынужден был прибавить и то, что его положения не понимали. Он получал от императора, как уже я говорила, письма странные, потому что император должен был знать из донесений, отправляемых ему, все действия армии; как же он мог требовать, чтобы войска шли по пораженным язвою трупам или против домов, откуда вылетали тысячи пуль, которых нельзя было предвидеть?

Итак, монастырь Святого Иосифа, из которого осажденные сделали неприступное укрепление, был взят. Французские войска отличились при этом, но император хотел, чтобы в Испании все шло согласно его ожиданиям. Он хотел, чтобы взяли весь город, не меньше. О, тяжело, горестно вспоминать все эти обиды, нанесенные такому человеку, как Жюно, пылкому, любящему и в