Учебник рисования - Максим Кантор

— Впрочем, — сказал он, — в этом Алешке много природной живости. Не is an interesting character, vivid and natural. He is a sort of personality, if you know what I mean. Alioschka is a great guy.

И Гриша увидел, что теперь все правильно, его реплику оценили.

— О, really? You should introduce us to this charming Alioschka!

— I certainly will! You are going to like him, he is a special guy.

— We can not wait to see him. We are going to enjoy this great guy.

И Гриша рассказал о том, как мил и привлекателен Алешка, и его внимание к глупой личности Алешки сделало его самого выше и значительнее и включило его в общество сильных мира сего.

— Вы, наверное, в Париже привыкли к бордо? — снисходительно спросил Гришу сэр Френсис. Сам сэр Френсис взял себе даже не Гиннесс, а какое-то уж вовсе отвратительное пойло — местное пиво с имбирем. Гриша с ужасом покосился на его стакан. Барон фон Майзель не выдержал бы и капли такого напитка.

— Может быть, найдем другое место? — спросил сэр Френсис, — что-нибудь этакое, с французскими винами? Вы, думаю, знаток? Расскажите нам, англичанам, что надо пить.

Настолько-то Гриша успел узнать мир. Он понимал, что сэр Френсис (видимо, возглавляющий английскую разведку, так называемый департамент МИ-6) имеет возможность пить бордо и даже наверняка держит у себя в погребе ящики редких вин, но то — в поместье, а здесь, в лондонском баре, сэр Френсис показывает, какой он простой и непритязательный человек, не склонный пользоваться привилегиями. Румяный и свежий вид сэра Френсиса свидетельствовал о том, что сей джентльмен проводил время по большей части на природе и баловал себя натуральной кухней. И бордо он употреблял, разумеется, и в огромных количествах, но сегодня сэр Френсис показывал, сколь мало ему надо для счастья. Пару глотков мерзейшего пива в поганом баре — и довольно.

И Гриша рассеянно пожал плечом.

— Бордо? Да, бывает. Впрочем, почему именно бордо? Мой любимый напиток — Гиннесс.

— Неужели?

— Именно так. Не люблю, знаете ли, избыточной роскоши. Французы придают слишком большое значение этикеткам.

— Согласен, — сказал сэр Френсис.

— По-моему, — развил мысль Гриша, — когда хочется пить, надо просто пить, а не смотреть на год разлива. Если есть вода — довольно и воды, а если есть такое пиво, как сегодня, — и того лучше.

Сэр Френсис выразил свое согласие с убеждениями Гриши и предложил ему еще стакан Гиннесса. То было серьезное испытание — вливать в себя бурый гиннесс Гриша мог с трудом. Как же они пьют эту мерзость, подумал он.

— С удовольствием, — сказал Гриша, — трудно отказаться.

— Что мне нравится в английском пиве, — заметил сэр Френсис, — это его вкус. Простой, честный вкус — без этих, знаете ли, полутонов, оттенков.

— Что важно, — поддержал Гриша, — это добрая традиция, не отягощенная слишком сложным ритуалом. Подлинно демократическая традиция.

— Я всегда теряюсь в этих французских магазинах. Замок, год, виноградник я в этом путаюсь, — сказал сэр Френсис, за которого вина всегда выбирал его сомелье. — У меня, знаете ли, к напитку простые требования — чтобы им можно было утолить жажду.

— Прекрасно сказано, — поддержал друга сэр Чарльз Пайпс-Чимни, — вот, если разобраться, в чем истинное назначение напитка — избавлять нас от жажды, не так ли?

— Что же еще требуется? — сказал Гриша, с ужасом наблюдая приближение новой порции гиннесса.

Ричард Рейли рассказал о том, как англичане и американцы в знак протеста против позиции французского правительства, не поддержавшего войну в Ираке, выливают бордо в канавы.

— Их можно понять, — тактично сказал Гриша, а сам подумал: найти бы сейчас такую канаву.

Great guy Барни принес новую перемену напитков, получил новую порцию комплиментов от гостей и вернулся за стойку. Гриша проводил его взглядом, лишний раз убедился в популярности этого человека. За спиной у Барни находилось большое зеркало, сплошь исписанное губной помадой, посетители подходили к стойке, перемигивались с Барни, читали написанное. Прочел и Гриша. Оказалось, на зеркале размещалось собрание изречений популярного Барни — и всякое изречение подтверждало незаурядность great guy. Так, поперек зеркала оранжевой помадой была написана следующая максима: Oysters with liqueur — is a bad idea, Barni says. Гриша задумался над этим изречением. С одной стороны, указание на то, что устриц не следует употреблять вместе с ликером, было несомненно уместным, и суждение это было справедливым. С другой же стороны, предположить, что именно албанец Барни первым заметил несовместимость устриц и ликера, было невозможно. Мысль эта очевидным образом принадлежала не Барни, но была ему приписана. Какое же право имеет этот Барни приписывать себе данную мысль, думал Гриша, глядя на самодовольного great guy. Затем Гриша подумал, что он не совсем прав в отношении Барни. В конце концов, great guy вполне имеет право тоже думать так же, как и те, кто первыми заметили, что устрицы с ликером не сочетаются. Барни не приписывает себе авторство этой мысли, он лишь с настойчивостью высказывает ее. И это один из важных принципов демократического общества: не обязательно быть автором мысли, важно чувствовать, что мысль принадлежит тебе. Например, не сам Карл Андре изобрел рисование квадратиков, и не Пит Мондриан первым квадратики открыл — но они произнесли свое утверждение (совпадающее с утверждением другого), как свое.

Если бы всякий человек имел право высказывать только те мысли, которые придумал именно он, — то мир бы остановился, подумал Гриша Гузкин. Из многих мыслей мы выбираем удобные, вот и все. Гриша подумал, что современные рыночные отношения предполагают более гибкую политику, нежели простой натуральный обмен. Вот Борис Кузин, например (а до недавнего времени Кузин оставался для Гриши авторитетом), тот был приверженцем натурального обмена. Кузин был совершенно уверен, что за произведенную им оригинальную мысль — сопоставление варварства и цивилизации и анализ их борьбы — общество должно ему платить. И это было справедливым требованием, но имело отношение к устаревшей форме обмена. Поэтому, когда общество не торопилось награждать Кузина за произведенную работу, — Кузин напрасно расстраивался: это не значило, что общество саму работу отвергает, просто форма обмена усложнилась. Допустим, Гриша, не приписывая себе данной теории, уже не раз излагал ее в гостях и был вознагражден — не за саму теорию, но за уместность ее изложения при конкретных обстоятельствах. Следовало в нужный момент вспомнить, что Россия — наследница империи Чингисхана и это наблюдение (по оригинальности сопоставимое с анализом совместимости устриц и ликера) оказывалось украшением беседы. Этот исторический экскурс всегда встречали восторженно, на Гришу смотрели как на мыслителя, собеседники морщили лбы и задумывались над непростыми коллизиями человечества. Также, допустим, и great guy Барни был отмечен и вознагражден обществом не только потому, что был албанцем и подметил, что устрицы с ликером не сочетаются, но потому, что в нужном месте обнаружил эти свойства. Вероятно, много иных албанцев тоже могли бы стать great guys, у них для этого ровно столько же оснований, сколько у Барни, но они не стали great guys — общество выбирает на свободном рынке тот товар, который удобен к употреблению.

Борис Кузин (и Гриша улыбнулся, думая о далеком друге) понимал устройство мира несколько упрощенно. Деление на свободный и несвободный мир, разумеется, существует. Однако в представлении Кузина, едва ты пересекаешь границу, за которой начинается свобода, как тебе начинают выплачивать стоимость того продукта, который ты принес на свободный рынок. А это не так. Свободное общество потому и свободно, что решение, кого и как вознаградить, возникает не по закону натурального эквивалента, но в связи с настроением и выгодой третьих лиц, в обмене не участвующих. В случае с Барни таким третьим лицом выступал свободный мир, обративший внимание на Албанию и сделавший необходимым существование привилегированного лакея. В случае с теорией варварства и цивилизации таким третьим лицом должен стать собеседник из цивилизованного мира, которому данная теория объяснит, почему он лучше, чем его сосед. В отсутствие же конкретного собеседника — теория ничего не стоит и албанцы интереса не представляют.

Сэр Чарльз Пайпс-Чимни дал бармену пять фунтов на чай, и сэр Френсис Гибсон дал бармену три фунта, — этим они показывали, что высоко ценят общество great guy. Great guy смахнул деньги со стойки и нахально улыбнулся клиентам, он не анализировал, подобно Грише, анатомию свободного общества, он только видел, что богатые дураки дают деньги, доставшиеся им самим даром, и ему, эмигранту, эти деньги пригодятся. Гриша протянул Барни десять фунтов, он сделал это широким и открытым жестом, и громко сказал, что провел в баре потрясающее время. Почему часы, проведенные за стаканом отвратительного напитка, были потрясающими, Гриша объяснить бы не смог, но он знал, что полагалось именно так сказать, и он сказал: It was terrific here. I spent a great time. Светлые наглые глаза Барни смотрели прямо на Гришу, и Гриша понимал, что Барни думает про него, а именно: что Гриша — кретин.