Кто-то,с кем можно бежать - Давид Гроссман

- Я это уже, слава Богу, прошла, - сказала Шели очень издалека, - я их вычеркнула совершенно. Обоих. По мне так пускай хоть умрут. Я теперь сама себе мама и папа. А что, я целое родительское собрание! – Снова откинула голову назад и запустила в воздух колокольчики своего смеха, но они прозвучали слишком громко. Она нервно порылась в одном из своих рюкзаков и вынула новую пачку Мальборо.

- Тебе сигарета не мешает?

- Нет. А тебе собака не мешает?

- Почему мешает? Динка её зовут? Пусть будет Динка. Это не как кот Алисы в стране чудес?

Тамар улыбнулась:

- Ты второй человек в мире, который догадался. – Первым был, конечно, Идан.

- Не смотри на меня так, - сказала Шели, - я, если бы сдавала в этом году на аттестат, наверняка бы расширила литературу. – Она вытянула губы в сторону собаки: - Иди сюда Динка, - Динка встала и подошла к ней, как будто годами знала её, - иди к маме, и к маминой маме, и к маминому папе...- она закурила, выдохнула дым в сторону углом рта. – Какие у неё глаза... – прошептала она, - она всё понимает. – И вдруг зарылась лицом в собачью шерсть, и долгие минуты в комнате не было никакого движения, только плечи Шели слегка дрожали. Динка стояла. Красивая и благородная, она смотрела вперёд. Тамар перевела взгляд на окно. Косые потоки света проникали сквозь порванные сетки. Тысячи пылинок непрерывно поднимались в них. Шели развернулась на кровати, уселась спиной к комнате.

- Это заразно, - сказала, наконец, надтреснутым голосом, - когда приходит кто-то новый, ещё пахнущий домом, это вдруг нападает и на тебя, нарушает всю твою систему.

Тамар сидела на своей кровати и теребила большие пальцы ног. Потом резким движением вытянулась на ней во весь рост, ощущая ямы и ухабы матраца, и уколы грубого одеяла.

- Поздравляю, - сказала Шели, - это самый трудный здесь шаг. Как войти в море, когда вода доходит тебе, сама знаешь, докуда.

- Скажи, - спросила Тамар, - почему в комнатах почти никого нет?

- Потому что все на представлениях.

- Где?

- По всей стране. Вечером, поздно, они начнут возвращаться. Некоторых не бывает по два дня, но потом возвращаются сюда. А в пятницу вечером все всегда здесь. – Она выпустила колечко дыма и, улыбнувшись, бросила сквозь него: - Как каждая большая и дружная семья.

- Ага, - Тамар переварила новую информацию. – А как ребята здесь?

- Разные. Есть стоящие, действительно, что надо, особенно музыканты, а есть так себе. Большинство просто психи. Не говорят с тобой и не замечают, что ты есть. Большую часть времени под кайфом, а когда нет, - она повела рукой с сигаретой, - лучше держаться от них подальше. Дай им – съедят тебя живьём.

- Под кайфом? Но Песах сказал мне...

- Что наркотики здесь запрещены. Как же! – она издала продолжительный грубый звук. – Он бережёт свою задницу.

- Правда?

- "Правда"? Какая же ты детка, в самом деле. – Шели минуту смотрела на неё изучающим взглядом. – Тебе не стоит здесь находиться, ты знаешь? Здесь тебе не... – она искала слово, и Тамар рассерженно продолжила про себя: "не как в твоих книгах". Но Шели не хотела её обидеть, сверкнула улыбкой и быстро обошла опасное место, - а кто тогда продаёт ребятам продукт по постоянной цене, кто? И кто заботится, чтобы здесь всегда были банги и марочки? Не он? Не его бульдоги?

- Кто это – его бульдоги? – спросила Тамар, обессилев.

- Те, кто нас возит, кто сторожит нас на представлениях. Ты ещё познакомишься с ними слишком близко. А он ничего не знает, сечёшь? Он чист. Его голова занята искусством, и оградить нас от улицы, и дать бедным сироткам горячую еду каждый день, Януш Корчак, блин. Но нет дня, чтобы они не пытались мне продать, и тебе попытаются. – Шели немного повернула шею и посмотрела на Тамар. – Хорошо, может не сразу, сперва проверят, кто ты и что. Скажи – ты принимаешь?

- Нет. – Один раз во время той поездки в Арад она курила и всё. И когда ей иногда предлагали, не соглашалась, ей даже трудно было объяснить почему. Что-то связанное с отношениями между внутренними чувствами и посторонними веществами.

- Твоё счастье. Я тоже нет. У меня есть характер. Я не прикасаюсь. Раз в неделю травка, только, чтобы проветрить душу. И иногда, когда совсем хреново, немного кристаллов, и всё. Но героин? Миллион долларов предложат мне – не дотронусь. Двухметровой палкой не дотронусь. Фиг вам! И так вся жизнь в дерьме, так пусть я хотя бы буду в полном сознании, чтобы видеть каждую ступень по пути вниз.

Тамар хотела спросить про Шая. Видела ли его Шели здесь, знает ли она, в каком он сейчас состоянии. Жив ли он вообще. Большим усилием заставила себя молчать; потому что, несмотря на то, что Шели была симпатична, Тамар мучила мысль, что, может быть, Песах послал её выведать, кто она. Это было нелогично, это было мерзко подозревать Шели, но за последние месяцы она выдрессировала себя подозревать почти каждого, чтобы ни разу не ошибиться; и что было хуже всего, Тамар знала, что Шели хорошо чувствует ту тонкую плёнку, которую она сейчас натягивает на себя.

- Но я чего-то не понимаю, - сказала она после долгого молчания, - зачем он организовал всё это, Песах. Что он с этого имеет?

- Искусство, - засмеялась Шели и выдохнула столб презрения в потолок, - устроил себе частное агентство со своими артистами. Он организует, он назначает выступления, он развозит, держит в руке всю страну, мобильники, биг босс. Биг импрессарио де ля шматес. Он действительно это любит. И не забывай, что он целый день стрижёт купоны.

- Что это значит?

- Деньги. – Шели пощупала воображаемые купюры и пустила воображаемую слюну. – Мани... Динарос... Гелт. – У неё был талант смешить каждым своим движением, и Тамар, несмотря на скорбное настроение, смеялась без перерыва.

- Но это не... здесь, наверно, что-то ещё, а? Иначе, для чего всё это, - Тамар указала рукой на комнату, на заброшенную больницу, - не может быть, что всё это он делает только из-за нескольких шекелей, которые мы зарабатываем на улице? – Даже, если Песах предпочитает быть всего лишь "мелким удачливым жуликом", всё равно не хватает ещё одной детали в головоломке, окружающей её. Она не могла сказать себе, что. Что-то связанное с работой и прибылью. Какое-то противоречие между размерами затраченных усилий, которые она ощущает вокруг – вся эта организация, и этот огромный дом, и развозка по разным городам – и между количеством денег, которое этот Песах мог бы получить из шапок, положенных на тротуар.

Шели минуту помолчала, изгибая губы вокруг сигареты:

- Сейчас, когда ты говоришь... – Она хмыкнула, и Тамар, к удивлению, не была уверена, что она говорит правду.

- Что, ты никогда об этом не думала?

- Я знаю? Думала, не думала, какая разница. Может быть, вначале. Наверняка. Вначале много думают. Мозги работают сверхурочно. Потом, я тебе говорила – втягиваются. – Она подтянула колени к животу и съёжилась. – Ты встаёшь утром, тебя везут на выступление. На два выступления, на десять выступлений. В один день ты переезжаешь из Тель-Авива в Холон, в Ашкелон, в Нес-Циону, в Ришон. Ты стараешься не слышать парней, сидящих впереди, его сторожевых псов. Только послушав их, тебе хочется позвонить Дарвину и сказать, господин, вы в корне ошибались, человек не развился из обезьяны, обезьяна дегенерировала из человека. – Она в совершенстве изобразила обезьяну, которая чешет грудь, вылавливает блоху, осматривает её и раскусывает её между раздвинутыми губами. - Один-два раза в день тебе покупают что-нибудь в пите. Ты ешь на улице, в каком-нибудь заброшенном дворе, в машине между выступлениями. Ты спишь. Тебя будят, ты выступаешь. Не знаешь, это Бат-Ям или Нетания. Везде одно и то же дерьмо. Все улицы и площади похожи. Все зрители похожи, всех мальчиков зовут Дин, а девочек Ифат, кроме русских, у которых это Евгений и Машенька. А все остальные просто скупердяи без имён. Позавчера один паразит кладёт мне в шапку купюру в двадцать шекелей и наклоняется взять сдачу пятнадцать, представь себе. По счастью, я не пнула его ногой в зад. Так через несколько таких дней ты уже не знаешь, утро это или вечер, пришла ты или уходишь. Ты заканчиваешь работу, аплодисменты, очень хорошо, собираешь деньги, идёшь к месту встречи, тебя ждёт машина, или она как раз ждёт в другом городе кого-то другого и ты должна целый час жариться на солнце, - пока она говорила, её лицо сморщивалось, наполнялось ненавистью и становилось взрослее её возраста, - наконец машина приезжает, твой лимузин, ламбургини, субару несчастный, ты влезаешь и сжимаешься, как только можешь, и сидишь так ещё час, чтобы придурок, который тебя везёт, не доставал тебя разговорами о теории относительности. В конце дня ты уже не помнишь, где была, что делала, и как тебя зовут, и когда ночью тебя привозят, у тебя едва хватает сил съесть пюре, которое мамочка Песаха сожгла, и ты ползёшь наверх спать. Видишь? – сверкнула она широкой улыбкой. – То, о чём я говорила: сверкающая жизнь звёзд, блистательный мир богемы! – моргнула три раза и отвесила лёгкий поклон, заканчивая выступление.