Дважды дрянь - Вера Колочкова

Тот март выдался в родном городе пасмурным, ленивым и кислым. Впрочем, он всегда здесь таким был, она забыла просто. Серый снег на газонах ни за что не хотел таять, лез в глаза тусклым ноздреватым холодом. Раздражала и наледь на тротуаре – идти невозможно по этим стылым колдобинам. К вечеру снежная каша раскиселится, как ей весной предписано, а утром поддаст морозцем – и пожалуйста, извольте, граждане прохожие, приобщайтесь к цирковому искусству. А не приобщитесь, так до ближайшего травмпункта вам дорога… И без того настроение с получением очередной справки в жилищной конторе испортили, еще и голову разбить не хватает. Главное, через неделю, говорят, зайдите. У нас, говорят, человек на больничном, который такими справками ведает. Какая такая неделя к чертовой матери! Да и знаем мы эту неделю. Где неделя, там и две… А Темка, между прочим, школу пропускает! Можно его и одного к Лене отправить, да боязно. Маленький еще. В дороге всякое случается.

– Майка! Не может быть… Неужели ты, Майка? – встряхнул ее кто-то сзади за плечи. – А я бегу за тобой с того перекрестка… Думал, обознался, а это ты…

Она даже не сразу узнала его голос. Просто все тело пробило, будто молния смертельным разрядом через Димкины руки прошла. Даже голову повернуть трудно было. Так и стояла истуканом, пока он прыгал вокруг нее радостно, хватая за плечи, за руки, потом даже обниматься полез… Она, правда, быстро в себя пришла, стала рассматривать его с пугливым интересом. Надо же, не изменился почти. Все такой же. Все та же идет от него опасная дурная харизма, на гипноз похожая, и все так же обволакивает ее, легко ломая встречное хилое сопротивление…

– Майка, господи, как же я рад… Сколько мы с тобой не виделись?

– Десять лет. Мы не виделись ровно десять лет, Димка.

– Ничего себе… А ты и не изменилась совсем! Еще красивее стала. И это… Как его… Вальяжнее, что ли… Хорошо живешь, Майка?

– Да. Я хорошо живу. А ты?

– Ой, да чего я… Я так себе. Слушай, а что мы с тобой на бегу? Давай посидим где-нибудь! Вон там, на углу, хорошее кафе есть. Пойдем?

– Нет, Димка, не стоит. Не о чем нам с тобой говорить. Пусти, мне идти надо.

– Май, ты чего? – наклонился он совсем близко к ее лицу, заглянул в глаза. И взял ее за руки. У него были очень горячие руки. Всегда горячие. Она помнила, какие они были горячие… – Ты что, обижаешься на меня, да? Брось, Майка… Не надо. Знаешь, я вот увидел тебя, и меня как током прошибло… Бежал за тобой через улицу, как пацан. Ты думаешь, я не помню ничего? Все я помню. И то помню, что ты мне тогда сказала… Ну, про сына… В конце концов, я имею право хотя бы узнать, какой он…

– Зачем, Димка? Не надо тебе про него ничего знать, – из последних сил отвела она глаза в сторону. Только ладони из Димкиных рук не достало сил вытащить. Уже шла, шла к ее сердцу из этих ладоней та самая дурная, на гипноз похожая, харизма. Уже знала она, что пойдет с ним туда, куда он ей скажет. В кафе так в кафе. На Голгофу так на Голгофу. Иль на плаху. Без разницы. Надо бы трепыхнуться, конечно, да не может она. Такая судьба, видно. Или послушание на всю жизнь такое – нести в себе эту любовь…

Домой она в тот вечер поздно пришла. Алевтина вышла в прихожую из кухни, глянула тревожно.

– И где это тебя носит так долго? Ты где была-то, Майка?

– Гуляла, мам.

– Что, просто так гуляла? Одна? Или с кем?

– Да какая разница… Не спрашивай меня, мама. Устала я.

Сняв ботинки, она прошла мимо матери в комнату, села на диван, подтянула к подбородку коленки. Закрыла глаза. Не хотелось ни видеть никого, ни слышать.

– Ох, Майка… – тихо присела рядом с ней Алевтина. – Что, опять? Ты что, девка, совсем с ума сошла? Терзаешь себя зазря только…

– Я не виновата, мам. Так получилось. Я его случайно встретила. Не спрашивай больше, ладно? Я сейчас посижу и спать пойду…

– Ой, Майка… А ну как Динка узнает? Что тогда будет?

– Не знаю, мам. Я уеду скоро. Навсегда уеду. Ничего она не узнает.

Дина позвонила на следующий день к вечеру. Верещала в трубку что-то радостно-приветливое. Вроде как встретиться хотела. Майя отвечала ей односложно. Решила, что встречаться с ней не будет. Все равно уедет скоро.

Вот встретится завтра последний раз с Димкой и уедет. Ну, может, еще послезавтра…

Через две недели приехал Леня. Открыв ему дверь, она даже отшатнулась слегка. И не то чтобы от неожиданности, а… лицо у него было такое. Будто незнакомое совсем. Твердое и в то же время совсем отчаянное.

– Майя, нам поговорить надо. Мы сможем с тобой поговорить? Кто-то есть дома?

– Ой, Ленечка, да как же это… Чего ж ты не предупредил, мы бы встретили! – выкатилась в прихожую грузным телом Алевтина, захлопотала вокруг зятя радостно. – Прямо как снег на голову! Ой, да тебя же обедом кормить надо! Пойдем на кухню, Ленечка… А Темки и дома нет, гуляют где-то с Сашкой…

– Спасибо, Алевтина Петровна, ничего не надо. Можно, я с Майей поговорю?

– Ой, да конечно, конечно… Я мешать вам не буду. Я на кухню, там у меня пирог доходит…

С опаской глянув на зятя и с укором на Майю, она неуверенно попятилась на кухню, деликатно прикрыла за собой дверь. Впрочем, не слишком плотно прикрыла. Маленькую щелочку все ж оставила.

– Майя, скажи мне… это правда? Правда, что ты… Димку Ненашева любишь? И что встречаешься с ним до сих пор?

– Это правда, Леня.

– А… Темка? Он что, не мой сын? И это правда?

– И это правда, Леня.

Ей тогда и в голову не пришло спросить, откуда у него взялась вся эта обнаженная правда. Будто вот так, двумя вопросами, сорвали с нее одежду. И какая, собственно, разница, откуда? От знания этого она ж ложью автоматически не станет… И лгать-выкручиваться тоже в голову не пришло. Как тут выкрутишься? Как солжешь? Ей даже показалось, что некий камень тяжелый с души свалился. Хотя он, конечно, никуда и не делся, этот камень. Он просто теперь в Ленину душу упал. Ему-то за что, господи? Может, не надо было ему вот так, всю правду… Может, надо было все-таки лгать и до конца выкручиваться?

– Нет, я не верю тебе… Я не верю, что Темка… Нет, Майя! Если ты любишь Димку, что ж, люби. Это твое право, в конце концов. А Темка…

– Это правда, Леня.

Она встала со стула, тихо подошла к окну. Она не могла на него смотреть. И даже не обернулась, когда он тоже встал и решительно прошел в прихожую. И хлопнул дверью. На хлопок выскочила из кухни мать, накинулась на нее слезливо:

– Ну что, что творишь-то с мужиком, дрянь ты окаянная? Нельзя было соврать, что ль? Ну, кинулась бы на шею, заголосила бы – прости, мол… Другие бабы и не из такого положения сухими из воды выходят, а ты…

– Не надо, мама. Прекрати, – тихо и как будто равнодушно проговорила Майя, не оборачиваясь от окна.