Дважды дрянь - Вера Колочкова

– Не надо, мама. Прекрати, – тихо и как будто равнодушно проговорила Майя, не оборачиваясь от окна.

– Что, что прекрати? Изломала себе жизнь, а теперь – прекрати…

– Мама! Хватит! Оставь меня в покое!

Видимо, все-таки расслышала что-то такое Алевтина в голосе дочери – болью звенящее. Остановилась на полуслове, отерла слезы со щек, подошла осторожно, тронула за плечо:

– Ну чего ты, Майка… Может, образуется еще…

Майя ей ничего не ответила. Повернулась, промаршировала деревянным шагом в другую комнату, закрыла за собой дверь. Легла на диван лицом к стене. Время и пространство отскочило от нее тут же, будто полетела она в некую огромную воздушную воронку – вниз, по спирали, круг за кругом. Большой круг, потом поменьше, потом еще поменьше… А там, внизу, черная последняя точка. Надо долететь до нее, и все кончится. Скорей бы уж.

– Маечка, там тебя к телефону… Этот твой… Димка, что ль… Чего сказать-то ему? – осторожно заглянула в комнату мать, чуть приоткрыв дверь.

Майя подняла тяжелые веки, с удивлением обнаружив, что в комнате совсем уже темно. Интересно, сколько времени она в эту воронку падала? Хотя какая разница, сколько… И мама что-то сказала… Ах да, Димка звонит. Они же встретиться сегодня хотели. Наверное, он ждал ее. Не дождался, видно.

– Майк, ты сама подойдешь?

– Нет, мама. Не подойду.

– А что сказать-то ему?

– Что хочешь.

Вздохнув, Алевтина прикрыла дверь, прошаркала к телефону, забубнила что-то в трубку сердитое. Майя снова закрыла глаза, и снова понесло ее по кругу, а потом пришло забытье – уснула, наверное. И проснулась уже утром – от веселого чириканья весенней птахи, усевшейся на карниз. Видимо, утро уже было достаточно позднее – мартовское ленивое солнце вовсю заглядывало в окно, протыкало щеку бледным и слабым лучом. Вставать не хотелось. Просто категорически организм отказывался подниматься на ноги.

Прежних кружений уже не было, но появилась противная тошнота и сухость во рту. И глазами поворачивать больно было, будто сыпал кто жгучий песок меж веками. Она все-таки поднялась, добрела до туалета, напилась в ванной воды из-под крана. Потом снова легла – лицом к стене. Потом пухлая материнская ладонь легла ей на лоб, и она вздрогнула, проговорила болезненным хрипотком, сама не узнав своего голоса:

– Ой, мам, не надо… Не трогай меня, пожалуйста…

– Да я и не трогаю, бог с тобой. Я думала, ты заболела… Температуры вроде нет. Встань, поешь хоть! Сутки уже валяешься.

– Иди, мам. Не трогай меня. Я полежу.

– Ну, лежи, лежи… Может, хоть чаю принести?

– Не хочу. Ничего не хочу. Потом.

Только к концу пятого дня ее отпустило. Открыла глаза, будто вздрогнула, резко приподнялась на локтях. Темка стоял над ней в полусумраке комнаты, чуть склонившись, вглядывался в лицо тревожно и по-детски испуганно.

– Мам… Тебе уже получше, да? Правда, получше? А то я спросить хотел…

– Что, Темочка?

Она с трудом села на постели, и он тут же пристроился к ней сбоку, прижал белобрысую голову к плечу.

– Мам, скажи… А мы что, теперь здесь жить останемся, да? Бабушка говорит, что папа с нами разводиться будет… Правда, мам?

– Не знаю, Темочка. Боюсь, что правда.

– Мам, а зачем он меня к врачу водил?

– К какому врачу? Когда?

– Да третьего дня еще. У нас там кровь брали. А вчера он уехал, мам… Он такой был… я его никогда таким не видел! Смотрит на меня, чуть не плачет. Чего это он?

– Темочка… Давай об этом потом с тобой поговорим, ладно? Вот я встану, узнаю все, и поговорим…

– Да чего тут узнавать! И так уже все ясно.

Он сердито соскочил с кровати, подошел к окну и засопел и будто весь нахохлился, втянув голову в плечи и сунув руки в карманы джинсов.

– Чего тебе ясно, Темочка?

– Чего, чего… Это ж экспертиза генетическая была, мам! Ну, куда меня папа водил! Ты что, не поняла разве? Мне Вовка из нашего класса рассказывал, что его отец вот так же к врачу водил и велел маме не говорить… Мам, он что, не родной мне отец, да?

– Тема, я не могу сейчас об этом говорить. Давай потом.

– Нет, сейчас! Скажи мне сейчас! Чего ты со мной, как с маленьким!

– Ну, хорошо… Я скажу. Папа и вправду тебе не отец. То есть отец, конечно, но не в полном биологическом смысле. Ну, как бы тебе объяснить…

– Да ладно. Понимаю я. А кто мой отец, мам?

– Тем, я прошу тебя… Давай потом, а? Я понимаю, как тебе тяжело сейчас это все принять… Я все понимаю, Тем… Только… Это я виновата… Ты прости меня, если можешь…

– Ладно, мам. Я постараюсь, – совсем по-взрослому проговорил мальчишка, снова подходя к ней и присаживаясь рядом. – Только ты не плачь, ладно? А то опять заболеешь. Если хочешь, я даже и не спрошу больше про того, про биологического… Да и не надо мне никого, кроме папы. Я на него и не обижаюсь вовсе. Я знаю, что он меня любит. Просто… ему очень обидно, наверное. Не плачь, мам! И вообще, эта экспертиза когда еще будет… Вовка говорил, там три недели ждать надо…

Через месяц почтальон принес заказное письмо на ее имя. Исковое заявление в суд, написанное коротким и сухим юридическим языком – прошу брак расторгнуть, совместных детей от брака не имеется. И ксерокопия акта генетической экспертизы приложена с выведенными жирным курсивом строчками – данным составом крови отцовство такого-то исключается на 99,9 процента… Алевтина, прочитав бумаги и покосившись на застывшую дочь, выдохнула сердито, будто плюнула:

– Вот же дрянь какая!

– Почему же дрянь, мам? – подняла на нее грустные удивленные глаза Майя. – В чем он дрянь?

– А в том! Растил, понимаешь ли, растил Темку, как своего… А теперь – нате! Не нужен стал! Живи теперь, как хочешь! И вообще – неправильная вся эта экспертиза! Я вот слышала, что там кровь должны у всех троих брать – и у отца, и у матери, и у ребенка… Не признавай ничего, Майка! И развода ему не давай! Или пусть алименты платит, как все мужики! Ишь, чего захотел! Растил, растил, и на тебе… Та еще дрянь оказалась…

– Мам, успокойся. Все он правильно сделал. И не надо его дрянью называть. Это я – дрянь. А он нет, он совсем не такой.

– Да знаю я, что он не такой, знаю… Это уж я так говорю, от женской досады за свое родное дите. И все равно, Майка, – не давай развод!

– Все, мам, прекрати. О чем тут спорить? Он во всем прав. Поеду в Питер к назначенному судом сроку, подпишу все бумаги. Раз Леня так решил, пусть будет так.

– Майка! Да ты что! Да ты поговори с ним сначала… Может, он одумается… Он же любит тебя!

– Да, мам, наверное. А только ему от этого не легче. Наоборот, тяжелее даже. И вообще, давай закроем тему. Не хочу больше об этом говорить. Тяжело мне.

– Но, Майка…

– Все, мама! Хватит!

Выхватив у Алевтины из рук бумаги, она резко поднялась со стула, ушла к себе, снова улеглась на кровать лицом к стене. Вот и все. Кончилась одна жизнь. Надо новую начинать. Собираться с силами. Леню, понятно, жалко, но что теперь сделаешь? Ничего, он один не останется. Уедет в свою Германию, найдет там себе добропорядочную и честную фрау… Фу, как противно об этом думать! Не о том, что он фрау себе найдет, а о том, что она вот так о нем, как о совсем постороннем… И на работу надо поскорей устраиваться. Надеяться ей теперь не на кого. У мамы пенсия мизерная совсем. Бракоразводный процесс на июнь назначен, а у нее даже денег на билет до Питера нет. И Темку в здешнюю школу надо срочно устраивать – сколько можно уже! Как раз завтра каникулы весенние заканчиваются. Вот завтра она туда и пойдет…