Подкидыш - Филиппа Грегори

Затем, подойдя к Луке поближе, она заглянула ему в глаза и спросила:

– А ты как себя чувствуешь? Голова не кружится? Слабости нет?

– Ничего, выживу, – кисло усмехнулся он.

– А вот у меня очень сильная слабость, – с тайной надеждой пожаловался Фрейзе.

– Я сейчас дам тебе немного некрепкого пива, – сказала сестра Урсула и, налив в чашку напиток из большого кувшина, подала ему. – Вы успели разглядеть вашего ассасина?

– Ассасина? – удивленно переспросил Фрейзе, ибо это слово было ему незнакомо. Обычно его использовали, чтобы сказать про наемного арабского убийцу.

– Ну да, вашего убийцу, кто бы это ни был, – пояснила монахиня. – И кстати, объясните мне: что это вы делали в нашей кладовой?

– Я там кое-что искал, – уклончиво ответил Лука. – Не проводишь ли ты меня туда прямо сейчас?

– Нет, нам следует дождаться восхода солнца, – ответила она.

– У тебя есть ключи от кладовой?

– Я, право, не знаю…

– Если нет, то Фрейзе откроет нам дверь своим ключом.

Взгляд, которым сестра Урсула одарила Фрейзе, был очень холоден.

– У тебя есть ключ от моей кладовой? – спросила она.

Фрейзе кивнул, изобразив на лице глубочайшее раскаяние, и попытался оправдаться:

– Это чтобы иметь возможность, никого не тревожа, брать там самое необходимое. Чтобы лишний раз никому не надоедать…

Она, не дослушав, отвернулась от него и сказала Луке:

– Я вовсе не уверена, что ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы прямо сейчас идти туда.

– Да нет, я уже вполне пришел в себя, – возразил он. – Нам обязательно надо туда сходить.

– Но лестница сломана…

– А мы захватим с собой стремянку.

Она понимала, что Лука не отступится, и призналась:

– Если честно, я боюсь. Я просто боюсь идти туда.

– Я тебя понимаю, – кивнул Лука, криво усмехаясь. – Еще бы! Конечно, ты боишься. Нынешней ночью произошло столько страшных событий. Но ты должна быть храброй, сестра моя. И потом, мы же будем с тобой, мы больше не позволим, чтобы нас там подстерегли и поймали в ловушку, как последних дураков. Ну же, соберись с духом, и пошли!

– Неужели нельзя пойти туда, когда взойдет солнце и будет совсем светло?

– Нет, – ласково возразил Лука, – нужно непременно все проверить именно сейчас.

Она прикусила губу, помолчала, потом сказала:

– Ну, хорошо. Идемте.

И, вынув из держателя на стене факел, повела их через двор к кладовой. Кто-то уже успел запереть дверь туда, и она отомкнула замок, а потом отступила в сторону, пропуская их вперед. Деревянная лестница по-прежнему валялась на полу, и Фрейзе поднял ее и поставил на место, предварительно как следует встряхнув, чтобы убедиться, что она не сломана.

– На этот раз я все-таки запру за нами дверь, – сказал он и, вернувшись к порогу, повернул в замке ключ.

– О, она способна и сквозь запертые двери проходить! – сказала сестра Урсула с испуганным коротким смешком. – По-моему, она и сквозь стены пройти сможет. И повсюду, куда ей захочется.

– Кто? – спросил Лука.

Она пожала плечами.

– Давайте поднимемся наверх, и я все вам расскажу. Я больше ничего не стану утаивать. В монастыре и так уже умерла женщина, находившаяся под нашей опекой. Значит, пора и вам узнать, что здесь творится. И остановить этот ужас. Да, вы должны остановить ее! Обстоятельства заставили меня сделать этот шаг, я не могу долее всего лишь защищать честь нашего монастыря и его аббатисы. И теперь я расскажу вам все. Но сперва вы должны увидеть, чем она занималась.

Лука осторожно поднялся по лестнице наверх, сестра Урсула, придерживая подол своего монашеского одеяния, последовала за ним. Фрейзе стоял у основания лестницы и светил им факелом, высоко его поднимая.

На чердаке было темно, но сестра Урсула решительно подошла к дальней стене и рывком отворила окошко. В помещение сразу ворвались рассветные лучи и засверкали на шерстяных оческах, развешенных на просушку и буквально покрытых золотой пылью. Под оческами были расстелены полотняные простыни, на которые по мере высыхания ссыпались крупицы золота. В солнечных лучах чердак напоминал сейчас сокровищницу, где под ногами лежит толстый слой золота, а с балок свисают клочья золотого руна или некие бесценные одежды, выстиранные и повешенные сушиться.

– Боже мой! – прошептал Лука. – Значит, все так и есть! То самое золото… – Он огляделся, словно не в силах был поверить собственным глазам. – И его так много! Как же оно блестит!

Монахиня вздохнула.

– Да уж. Ну что, достаточно ли ты видел?

Лука наклонился и взял щепотку золотой пыли. Собственно, это была не совсем пыль; в ней встречались и небольшие самородки, похожие на крупный песок.

– Сколько же… Сколько все это стоит?

– Она собирает «урожай» с двух партий таких овечьих оческов в месяц, – сказала сестра Урсула. – И если сможет продолжать в том же духе, то скоро у нее будет поистине огромное состояние.

– И сколько же времени это продолжается?

Монахиня прикрыла чердачное окошко, и свет на чердаке сразу померк, а она, закрыв ставни на засов, сказала:

– С тех самых пор, как сюда прибыла наша новая аббатиса. Ей хорошо известны эти места, она ведь здесь выросла. Похоже, она знает их гораздо лучше своего брата, ибо его надолго отсылали из дому, чтобы он получил образование, а она все это время жила дома, с отцом. Кстати сказать, ручей этот принадлежит нашему аббатству и находится в нашем лесу. Ее рабыня-мусульманка знает, как ее сородичи моют золото; это она научила монахинь расстилать овечьи очески в русле ручья, объяснив это тем, что так шерсть лучше промоется. И они ее послушались; они ведь и понятия не имели, для чего это делают. Проклятая мавританка обвела их вокруг пальца, сказав, что этот ручей якобы обладает особыми свойствами, благотворно воздействующими на шерсть. А они и рады: расстилают очески в ручье, закрепляют их, а через неделю приносят обратно и развешивают здесь на просушку; но высохшими они их никогда не видят, не видят, как золотая пыль ссыпается на подстеленные простыни. Затем эта Ишрак тайно приходит сюда, сметает золотую пыль, уносит ее и сбывает где-то. Сестры же поднимаются на чердак, когда никакого золота там уже нет, и уносят высохшие очески, а затем чешут их и прядут шерсть. – У сестры Урсулы вырвался горький смешок. – Иногда, правда, они замечают, до чего же мягкой стала шерсть после промывки в ручье. А эта рабыня только смеется про себя над их глупостью. Она нас всех полными дурами считает. И не без основания.

– А кому эта рабыня приносит вырученные за золото деньги? Тебе, сестра? Или аббатству?

Сестра Урсула уже повернулась к выходу, собираясь спускаться.