Иван Царевич и Серый Волк - Сергей Шведов

Напившийся воды кабанчик, весело похрюкивая, побрёл от ручья, Царевич двинулся за ним следом, мучительно размышляя о превратностях бытия. Есть или не есть, вот в чём вопрос. Ответ, впрочем, тоже был очевиден: если не есть, то сдохнуть от голода и сдохнуть в обличье зверином, так и, не вернув себе человеческого статуса. Как же всё-таки сложна жизнь.

Благородство требовало от Царевича дать кабанчику шанс на выживание, хотя в чём будет заключаться этот шанс, он пока представления не имел. По внешнему виду кабанчик был абсолютно домашней свиньей, по недоразумению угодившей в дикую природу. Сожрет его Царевич или не сожрет, но с таким беспечным поведением кабанчик в лесу долго всё равно не протянет. Этот сделанный после продолжительного наблюдения вывод сильно облегчил совесть Ивана, однако не прибавил ему агрессивности. Идеальным выходом было бы нападение кабанчика на ни в чём не повинного волка, который мог бы, обороняясь, его прикончить, а уж потом съесть. Однако кабанчик, поглощенный красотами окружающего мира, не только не собирался нападать на своего преследователя, а точнее прохожего, идущего по своим делам, но даже не замечал его.

Царевич обогнул беспечного кабанчика по дуге и вывалился прямо перед ним на звериную тропу.

– Закурить не найдётся? – спросил Иван, нагло поигрывая хвостом.

Кабанчик взвизгнул от испуга и присел на разом подломившиеся ноги с раздвоенными копытцами. Ни бежать, ни тем более нападать он был не в силах, от грозного волчьего вида его попросту парализовало.

– У сильного всегда бессильный виноват, – высказал Царевич вслух известную ещё со школьной скамьи мысль дедушки Крылова.

– Сыр выпал, с ним была плутовка такова, – прохрюкал совершенно неуместно кабанчик.

– Ты, вероятно, хотел сказать, что зелен виноград, – благородно поспешил ему на помощь Царевич.

– Именно, – обрадовался кабанчик. – Я именно это и имел в виду. Находясь совсем в юных годах, я глупым своим видом испорчу вам обед. А потом, вас могут обвинить в поедании младенцев, что для гуманной души тяжелейшая ноша.

– Ты мне мозги не пудри, – обиделся Царевич. – Какой ты младенец? Вполне упитанный кабанчик средних лет. – Мясо у меня жёсткое, – прослезился кабанчик. – Кроме того, я пьющий, начисто могу вам нюх отбить проспиртованной печенью.

– Спасибо, что предупредил, – вежливо поблагодарил Царевич. – Печень твою я есть не буду.

– Так, может, вам вообще мною побрезговать, во избежание желудочных проблем? А тут неподалёку есть барашек. Ну, просто чудо как хорош. Среди гурманов баранина всегда ценилась выше свинины.

– Сволочь ты всё-таки, Мишка, – возмутился Царевич. – Как был стукачом, так им и остался.

– Полюбуетесь на него, – завизжал от возмущения художник. – Он меня сожрать хочет, да ещё и сволочью обзывает.

– А вот и сожру, – взъярился Царевич. – Давить надо таких гадов, как ты. – Подавишься, Ванюша, – хрюкнул от удовольствия Самоедов. – Клыки-то твои тю-тю.

Тут только Царевич осознал, что лаются они с Мишкой уже в человеческом обличье, а как случилась обратная метаморфоза ни тот, ни другой не заметили. Похоже, литературно-гастрономическая беседа подействовала на обоих как заклинание, рассеивающее чары. Спасибо дедушке Крылову.

– Ну, значит, просто в морду дам, – радостно прорычал Царевич, разглядывая свои вполне человеческие руки.

Иван, между прочим, был одет в те же камуфляжные штаны и обут в армейские ботинки, волчья шкура тоже осталась лежать на плечах, и даже ремень с кобурой так же как и прежде опоясывал талию. Царевич достал из кобуры пистолет и проверил обойму. Патроны с серебряными пулями были на месте.

– А я тебя сразу узнал, – сказал Мишка. – Хотя там, на холме, ты выглядел раз в пять больше.

– Это Ираидины штучки, – усмехнулся Царевич. – А меня ты не узнал, Самоедов иначе бы не испугался до поросячьего визга.

– А до какого визга, по-твоему, должен бояться волчару, перепоясанного ремнём и с пистолетом на боку, скромный домашний кабан.

Никакого пистолета на боку и никакого ремня на талии Царевич до недавнего времени не замечал. Очень может быть, просто не обращал внимания, расстроенный потерей человеческого обличья:

– Куда делся Васька Кляев, ты не заметил? – Мне показалось, что он на драконе улетел, – понизил голос Мишка. – Вцепился клыками в его шею и не выпустил. Дракон низенько так полетел и всё визжал, словно его режут.

Царевич по-прежнему хотел есть, но Самоедов теперь не разжигал его аппетит, а скорее вызывал удивление и массу вопросов по поводу присутствия в месте, где ему делать абсолютно нечего.

– Как ты попал в Берендеево царство?

– Как все, так и я, – пожал плечами Мишка. – Это из-за Ираиды. Она подбила Костенко на колдовской маразм. Я так и знал, что всё это плохо кончится. Кое-какой опыт у меня в этом деле, как ты знаешь, есть.

Царевич, разумеется, помнил девушку с крокодильей мордой, которая едва не съела безответственного художника-творца, но сочувствовать Мишке не собирался. Больше того вслух выразил сожаление, что не позволил монстрихе утолить аппетит, ибо, по его мнению, Самоедов заслужил участь быть съеденным оголодавшим животным, за свой беспредельный эгоизм и вопиющую подлость, граничащую с изменой Родине и человеческой цивилизации. – Ты мне врага народа не лепи, – возмутился Самоедов. – Я свободный художник, самовыражающийся в предложенном материале. А материал предложил мне ты, Царевич, с тебя и будет спрос. Допустим, я покланяюсь Иштар, но ты-то и вовсе Белый Волк Перуна, то бишь самый натуральный оборотень, к тому же имеющий склонность к людоедству.

– Ты что несёшь! – возмутился Царевич. – Когда это я людоедствовал?! – А меня кто собирался сожрать? Я по твоим глазам видел, как ты на мои окорока нацелился.

– Не на твои, а на свинячьи, – слегка смутился Царевич. – Не моя вина, что свинского в тебе в тот момент было больше чем человеческого.

– Я, между прочим, в этой метаморфозе не виноват. – Приличные люди в жеребцов или волков метаморфизируют, а такие как ты в свиней. Ведь ты, Самоедов, даже до козлиного и бараньего состояния не сподобился дотянуть.

– Свинья животное благородное и очень близкое к человеку по многим биологическим параметрам, – снисходительно пояснил неучу Мишка. – Не хватало ещё, чтобы Самоедов блеял как баран или мекал как козёл!

– Ладно, – махнул рукой Царевич, которому уже надоел дурацкий спор. – Ты мне скажи, каким образом Полесская вновь из коровы превратилась в Ирину Аркадьевну, и почему Синебрюхов с Романом так и остались козлом и бараном?

Царевич не случайно задал этот вопрос, поскольку за время разговора они успели пройти изрядное расстояние и выбрались из зарослей на поляну, где мирно паслись вышеназванные баран с козлом, в который уже раз поразившие Ивана своими размерами.

Самоедов ответил не сразу, а лишь после долгого чесания затылка:

– Тут понимаешь какое дело, Царевич, в данном случае никакой метаморфозы не произошло, то есть Полесская ни там у нас в России, ни здесь в Берендеевом царстве не вернулась к своему естественному состоянию. В России она только мычала и даже не делала попытки заговорить, как, скажем, козёл Синебрюхов. Бились мы с ней бились, Наташка даже заклинания читала. Результат – ноль. Вот тогда Шараев и предложил перевезти весь скотный двор в Берендеево царство. И здесь, точнее, ещё в дороге, и случилось превращение коровы в Ираиду. Мы уже было обрадовались и решили возвращаться назад, да не тут-то было. Только-только отъехали метров сто от места превращения, как наша Ираида вновь метаморфизировала в тощую норову. Тут Наташка сообразила, что её мать стала таки богиней Иштар.

– А фараон откуда взялся? – Наташка с вакханками успели его спрятать от фурий Вероники в замке Киндеряя. Я думаю, что всё дело в желании и яблоках, Иван: Ирина Аркадьевна не хочет быть просто искусствоведом Полесской, она жаждет быть богиней Иштар, но эта богиня в нынешней прагматичной России не более чем корова, не обладающая божественным могуществом, зато здесь в Берендеевом царстве всё может быть по-другому.

– А баран с козлом? По-твоему, Синебрюхову и Роману нравится их новое обличье? – Синебрюхова и Романа заколдовали вакханки с фуриями, и только они могут снять, с них заклятье.

– А почему Шараев не присутствовал на жертвенной церемонии?

Ответить на вопрос Мишка не успел, из зарослей выехала дюжина закованных в железо всадников и окружила плотным кольцом беспечных интеллигентов. Проклиная себя за глупость, Царевич схватился было за пистолет, но, во-первых, стрелять по живым людям он еще не наловчился, а во-вторых, Самоедов как последний псих повис на его руке и заорал:

– Я его держу, хватайте нас.

Царевич успел двинуть Мишке в челюсть, но практически тут же был схвачен железными болванами и связан по рукам и ногам. Свободным у него оставался только язык, и он не замедлил им воспользоваться, поливая отборнейшей бранью предателя и оппортуниста Самоедова. Художник поглаживал заклинившую после удара челюсть и тряс гудевшей набатным колоколом головой. Судя по всему, удар у Царевича получился приличным, и это было единственным положительным моментом в сложившейся абсолютно беспросветной ситуации.