Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

Перед сумерками он, минуя мельницу, по небольшой тропинке пробрался к оврагу. Здесь передохнул, дожидаясь темноты, и пошел напрямик к лесу. На опушке постоял немного, раздумывая, как лучше выйти к тому месту, где затоплена лодка.

Неожиданно в том направлении началась стрельба.

— О, доамне! — напугался Тодор и побежал влево, в гущу леса.

У самого обрыва, где начинается крутой спуск к Днестру, заметил людей с оружием — бегут на звуки стрельбы. Значит, к лодке не пробраться. Надо искать брод. Перекрестясь, приготовился прыгать с обрыва, но кто-то схватил его сзади за руки, приподнял, как ребенка, и положил на бровку обрыва лицом к земле.

— Тише! Не кричать и не двигаться, — приказал человек и быстро обыскал все карманы, — А теперь подымайтесь и пойдем с нами.

Перепуганный Падурару дрожал всем телом и еле держался на ногах. А тут еще двое задержавших направили на него ружья.

— Не стреляйте, домнул! Я ничего плохого вам не сделал, — взмолился Тодор.

Великжанов успокоил нарушителя. Он таки разыскал его на базаре и сопровождал всю дорогу до обрыва.

Шум, вызванный стрельбой, утих. Как потом выяснилось, находившиеся в наряде Воронин и Иванов приняли в темноте пни срубленных деревьев за пробирающихся к реке лазутчиков и открыли заградительный огонь. Прибывшая на место тревожная группа сняла незадачливый наряд.

Байда не выдержал постельного режима — острое недомогание прошло — и явился на заставу как раз в то время, когда привели задержанного.

Падурару на вопросы Кольцова отвечал на характерном для местного населения языке, в котором свободно уживались украинские, молдавские и польские слова. Ходил, мол, к родственникам в село Грушку. При Польше граничеры разрешали им такие посещения.

— Несчастье задержало меня на целую неделю, а дома жена и дочь лежат больные. Бог знает, что с ними может приключиться… Отпустите меня, домнул командир!

Он так искренне убивался, такое неподдельное горе сквозило со слезами из его глаз, что посторонний наблюдатель готов был поверить каждому его слову.

«Ловко врет, бестия, видно, опытный лазутчик», — подумал Байда и спросил:

— Чем болеют жена и дочь?

Падурару охотно рассказал подлинную историю своей семьи, и в глазах его затеплилась надежда, что эти молодые и совсем не строгие командиры поверят и отпустят домой. Действительно, все, что он говорил о семье, было чистой правдой. Не могут они не посочувствовать. Даже дальние родственники где-то жили и в этих краях. Одно утаил Тодор: версию о родственниках подсказал ему «добрый майор».

— Как же мы вас переправим? Это не так просто делается. — медленно, словно в раздумье, сказал Кольцов.

— Вы только отпустите, а я уже сам как-нибудь доберусь! — обрадовался наивный человек.

И вдруг — то ли or вспыхнувшей радости, то ли от пережитого страха — резкая боль пронзила все его тело. Он сполз со стула, скрючился, схватившись за живот, и громко застонал. Вызвали врача, — может, симулирует, как в свое время Стручковский?

— Человек действительно болен, нужен постельный режим, а пока пусть примет опий, — заявил врач после осмотра.

Приняв пилюли, старик немного успокоился, сидел на полу, обхватив руками голову, и мрачно думал: «Что же теперь будет? Граничеры не верят. Неужели повесят?» Вспомнил больную жену и дочь — они и не подозревают, что их кормилец одной ногой уже в могиле стоит.

— А теперь рассказывайте, кто вас послал, с кем встречались.

— Домнилор офицер! Я рассказал святую правду… И не надо меня вешать…

— Откуда вы взяли, что вас собираются вешать? — опешил Кольцов.

— Вы же большевики, чекисты?

— Верно, большевики и чекисты, но судить придется. И для вас лучше, если сразу скажете правду.

Нарушитель продолжал упорствовать. Кольцов вызвал младшего лейтенанта Тимощенко и приказал взять старика под охрану и выделить на утро наряд для сопровождения его в штаб отряда. Когда Падурару увели, Байда спросил врача:

— Вы уверены, доктор, что задержанный действительно болен? Может, симулирует?

— Не думаю. По всем признакам, у него болезнь печени или язва желудка. Нужны клинические исследования.

— Вот и пусть займутся этим в штабе отряда, — решил Кольцов.

Измученный всем пережитым Тодор Падурару в болезненном полузабытьи ждал утра, сокрушаясь не столько о своей судьбе, сколько о будущем оставшейся в поместье Грицеску семьи. Не знал он, какой крутой поворот наметился в его жизни после этих трагических, как ему казалось, событий.

Углубившись в лес после бегства из поместья Фишера, Яким Дахно тайно наведался на явочную квартиру в районе Силково. Рано или поздно он надеялся встретиться здесь со своими единомышленниками, не успевшими перебраться через Днестр.

И он не ошибся. Через несколько дней трое их собралось здесь: старый, уже притупивший клыки волк, его сын Гаврила Топольский, и сравнительно молодой, но уже почти беззубый поручик Морочило. Бледный, небритый, осунувшийся, в штатском костюме, он за эти дни растерял не только щеголеватый вид, но и выправку жандармского офицера. Остальных предстояло собирать по их норам, если уцелели в этой передряге.

— Чуть не угодил в лапы красных дзяблов? — жаловался поручик, — Выручило вот это старое отрепье с плеч пана Кравецкого. Чекисты приняли меня за батрака! Меня, офицера Жечи Посполитой, пся крев!

— Надо было представиться им в парадной форме, — зло пошутил Топольский. — Сберегли бы свой гонор, а жизнь… Что она сейчас стоит для вас?

— Цо то бендзе, цо то бендзе, — сокрушался поручик. — Надо спешить туда, за Днестр, пока красные не осмотрелись на новом месте. Мне ведомы все броды. И знакомые офицеры найдутся на той стороне…

— С чем мы туда пойдем? Поплакаться перед шефом? — оборвал его Топольский. — Есть другой выход… Как мне известно, Роман Коперко и диспетчер арестованы, а с ними и еще кое-кто из наших. Есть сведения, что их перевели в черемховсхую тюрьму для очных ставок. Вот и надо подумать…

Говорил Топольский спокойно, не торопясь, как говорит вожак перед своими подручными.

«Завидная выдержка! — радовался Дахно, — Видна отцовская кровь. А этот хлюпик Морочило уже скис…»

— Мы должны освободить своих и уж тогда…

— Это химера, прошу пана! — воскликнул поручик. — Что мы можем втроем?

— Не кипятитесь, поручик. Почему втроем? У нас есть связи с польскими осадниками[9]. Растолкуйте им, что при красных ничего хорошего их не ожидает. Единственный путь для них — борьба. Чтобы земля горела под ногами у чекистов! А мы с отцом соберем своих боевиков. Полагаю, наберется человек четыреста-пятьсот. А после освобождения своих всем отрядом за Днестр попытаемся прорваться. А может… Может, и не на запад, а на восток двинем. Не хочется верить, что немцы ограничатся захватом Польши. Тогда уж позаботимся и о своих национальных интересах…

«Национальными интересами» Топольский называл бредовые мечты разных петлюровских недобитков о «самостийной соборной Украине». За этими высокопарными словами, символом веры всего оуновского сброда, скрывались хорошо известные украинскому народу стремления украинской буржуазии и помещиков создать «свою республику», пусть даже ценой этих самых «национальных интересов».

У Гаврилы Топольского были еще и свои мечты. Если недоучившийся семинарист Симон Петлюра сумел в те годы дорваться до верховной власти, то почему недоучившемуся гимназисту Топольскому не попытаться проделать то же с помощью великой Германии? Пусть пока Степан Бандера тешится этими планами. Придет время, и он, Гаврила, сумеет перегрызть ему горло.

Три мелких жулика, считая себя политическими деятелями, целую ночь просидели над разработкой плана диверсии. Утро разбросало их звериными тропами по темным углам Тернопольщины. И началась в освобожденном крае невидимая при дневном свете борьба против всего, что принесли сюда советские воины.

Болезнь Тодора Падурару обострилась и затянулась. После врачебного обследования при штабе отряда ему сделали операцию. Все пережитое за последние дни, тяжелые думы о семье не содействовали быстрому выздоровлению. Прошло немало времени, а он все еще находился в больничной палате. Пограничники относились к нему хорошо, врачи внимательно следили за состоянием его здоровья.

«Перетянуть бы сюда семью, и будь прокляты эти домнилор Грицеску и немец-майор», — не раз думал он, пытаясь разобраться неискушенным умом в этой опасной и сложной игре, в которую он влез по своей глупости.

После длительных раздумий он наконец рассказал Кузнецову о своей беде, о Софье Крукович, о тех, кто интересовал «доброго майора».

Слишком поздно рассказал. Если бы он сделал это в первые дни, может, удалось бы предотвратить те трагические события, которые обрушились на защитников границы с наступлением зимы.