Ищейка - Вирджиния Бокер

– Кто?

– Чего? – ревет Гумберт.

Джон наклоняется ко мне, уголок рта у него подергивается в улыбке.

– Гумберт малость глуховат, так что говори погромче, – шепчет он. – И я думаю, он хочет знать, та ли ты девушка, о которой ему говорил Николас.

– А! – Я делаю шаг вперед и встаю прямо перед Гумбертом, чтобы не пришлось кричать. – Да, – говорю я. – Я – она и есть.

Гумберт улыбается и щелкает пальцами. Тут же появляется горничная, одним взглядом окидывает наши измазанные лица и грязную одежду и отправляет нас наверх принимать ванну и готовиться к ужину, который будет через час.

Почти сразу же я оказываюсь в одной из спален наверху и жду, пока мне нальют ванну, а пока рассматриваю убранство. Потрясающая роскошь: богатая драпировка, ковры, в которых нога утопает по щиколотку. Дом красивее любого из дворцов Малькольма, красивее даже, чем у Блэквелла. Узнай он, что Гумберт – реформист, немедленно забрал бы все это – в придачу к голове хозяина.

Когда я раздеваюсь и сажусь в ванну, входит горничная Гумберта – пожилая женщина по имени Бриджит – и вносит стопку одежды.

– Я подумала, что для ужина ты предпочла бы надеть платье.

И показывает его. Гм, я бы, конечно, не предпочла, но вряд ли могу жаловаться. Просто прелесть: темно-синий бархат, юбка с богатой золотой вышивкой, лиф украшен изображением какой-то птицы, сплетенным из серебряных нитей. Бриджит откладывает платье, к нему прилагается пара домашних туфель и серьги, золото и сапфир, под цвет ткани. Даже кольцо подобрала под этот наряд! Я смотрю на все это большими глазами: никогда в жизни не носила ничего настолько красивого. Повода не было.

После ванны Бриджит помогает мне одеться. Цокает языком, сокрушаясь о состоянии моих волос, и настаивает на немедленной их реанимации: высушивает купальным полотенцем, распутывает все узлы, терпеливо превращает непослушные вихры в свободно лежащие кудри и закалывает наконец парой заколок с синими драгоценными камнями.

– Вот так вот, куколка. – Она ставит меня перед зеркалом. – Разве не красавица?

Я смотрю на свое отражение – и глазам не верю. К щекам, глазам и волосам вернулся цвет. Лиф платья низкий и тугой, и я ожидала увидеть то же, что обычно: кожу да кости, – и просто потрясена, увидев, чем они сменились: округлостями. Никогда прежде у меня их не было. Они мягкие, они беззащитные, они для меня смерть – и потому были убраны упражнениями. Я стала тощей, жилистой и сильной. Болезнь меня разорвала, но затем меня снова воссоздали, на сей раз не силой, а заботой: мягкой постелью, сладкими зельями, ласковыми руками и магией. Теперь я не знаю, что и думать обо всем об этом. Магия убила моих родителей – Блэквелл намерен убить магию. Блэквелл занимается магией – Блэквелл намерен убить меня. Джон спас меня магией – я намерена убить магию, чтобы спасти Николаса. Это против всех правил, которым я следовала всю свою жизнь, предательство всего, чему меня учили.

Но кто кого раньше предал?

Бриджит ведет меня вниз, в столовую. Я прихожу последней, все уже сидят вокруг стола, на скатерти графины с вином и кубки. Джон встает, когда я вхожу, но Гумберт прямо-таки вскакивает с места и спешит ко мне.

– Элизабет! – ревет он. – Заходи же!

Он тащит меня через зал и рывком усаживает в кресло рядом с собой. Стол большой, человек двадцать легко усядутся. Но он сажает меня рядом с собой. Я оглохну еще до конца ужина.

Рядом со мной Файфер. Она тоже в платье, медного цвета шелк с вышитым зеленым лифом. Но если посмотреть на то, как она кривится, можно решить, что оно выковано из железа и гвоздями оторочено. Все-таки следует признать, она отлично выглядит.

Напротив меня Джордж и Джон, оба отмытые и приодевшиеся к столу. Джордж, как всегда, выглядит возмутительно: желтая рубашка, лиловый жилет, оранжевый арлекинский жакет. Джон по сравнению с ним одет так, словно собрался на похороны. Белая рубашка, темно-зеленые штаны – и уже помял, конечно. И волосы. Еще мокрые после ванны, но уже топорщатся, как им вздумается. Меня обуревает дикое желание пригладить их руками. Приструнить эти кудри, пусть хотя бы в глаза не лезут. Интересно, как бы он выглядел с аккуратной стрижкой? Хотя мне больше нравятся длинные волосы. И если постричь коротко, они будут торчать еще сильнее и…

Он улыбается до ушей, и я соображаю, что пялюсь на него как дурочка. Краснею, поворачиваюсь к Гумберту:

– Простите, что заставила ждать.

– Я теперь вижу, что оно того стоило! – гремит его голос. – Очень приятно, что ты решила надеть присланное платье.

Ну, он мне вроде как особого выбора не оставил.

– Оно очень красивое, – говорю я.

– Правда ведь? Это платье герцогини Розерхайтской, моего доброго друга. Как-то она с родными приехала сюда погостить, привезла десять сундуков платьев. Это вот и еще несколько оставила – вряд ли заметила пропажу.

Я неловко ежусь. Герцогиню я знаю; она и ее дочь – близкие подруги королевы Маргарет. Однажды я подавала им обед, и вели они себя ужасно. И хуже того: ее внучка – Сесили Моубрей, одна из новых подруг Калеба. Не по нраву мне мысль, что сейчас я в ее одежде, пусть даже очень красивой.

– Видишь вот эту птицу на лифе? – продолжает Гумберт. – Это символ дома Розерхайтов, вышитый нитью из настоящего серебра. Мне даже подумать страшно, сколько оно стоило. Но герцогиня бережливостью не отличается…

Упоминание птицы пробуждает мою память.

– Прошу прощения, что перебиваю тебя, добрый сэр…

Я соображаю, что не знаю, как его титуловать.

– Просто Гумберт.

– Да, конечно. Гумберт. Но я вдруг вспомнила одну очень важную вещь. Джон! – Я поворачиваюсь к нему, чтобы привлечь его внимание, но замечаю, что это излишне. – Ты отослал Хорейса обратно к отцу? Дал ему знать, что с нами все в порядке? Мне бы не хотелось, чтобы он волновался.

Джордж и Файфер переглядываются.

– Послал, – отвечает Джон. – Спасибо, что помнишь. – Он снова запускает пятерню в волосы, и я замечаю, какие у него сегодня зеленые глаза. Обычно они скорее карие, чуть серые по краям, и немножко золота в середине…

– Элизабет! – звучит трубный глас Гумберта, возвращая меня к действительности. – Очень надеюсь, что тебе понравится приготовленное мною на этот вечер. Ведь ты же большой эксперт по придворной кухне.

Тут входит пара слуг, неся между собой пирамиду подносов. Пышный пшеничный хлеб, соленая говядина, фруктовые пироги, сыр и на самой вершине – василиск: блюдо, сочетающее в себе половину одного животного с половиной другого. При дворе такое часто готовится, и Малькольм особенно это любит. Его повара стараются превзойти друг друга, придумывая самые отталкивающие комбинации, к примеру – тело курицы, хвост бобра. Голова оленя, зад кабана. Или вот как сейчас – наполовину павлин, наполовину лебедь: белый длинношеий спереди, ярко-бирюзовый с перьями сзади.

– Ну как? Что думаешь про эту малышку?

Я наклоняюсь и тщательно ее рассматриваю.

– Отличная работа, – говорю я.

Белые перья лебедя постепенно переходят в бирюзовые перья павлина, и не видно никаких следов тщательного их сшивания. Это самый трудный этап создания василиска: правильно подобрать перья и мех. Разница – съесть блюдо с аппетитом или убежать из-за стола с визгом.

Когда слуги входят, чтобы убрать пустые тарелки, я прикладываю невероятные усилия к тому, чтобы не дать глазам закрыться. Я устала от перехода, переполнена вином, василиском и адской головной болью от криков Гумберта мне в ухо, продолжавшихся на протяжении всего вечера. И только думаю извиниться и уйти, как он начинает снова.

– Тринадцатая Скрижаль! – орет Гумберт. – Ничего себе – быть проклятым этакой штукой! И найти ее – задачка что надо. – Он мотает головой, потом наливает себе пятый бокал бренди. Честное слово, он пьет больше Джорджа, а это не шуточки. – У тебя есть соображения, где она может быть?

– Нет, – говорю я. – Абсолютно без понятия.

Он смотрит на меня с ожиданием:

– Тогда следующий вопрос: что ты собираешься делать?

В зале становится тихо. Я чувствую на себе взгляды всех присутствующих. Все затаили дыхание, будто ждут, что я сейчас провозглашу нечто этакое, как какой-нибудь там пророк на горе.

– Не знаю.

Разочарование можно трогать руками.

– Выйду завтра, – говорю я, не в силах выдержать это молчание. – Поброжу, погляжу. Местности не знаю, значит, мне понадобится карта, ну так что же? Или вы думаете, что мне лучше не высовываться? Тогда…

– Нет! – ревет Гумберт. – Так не годится. Элизабет, это же пророчество. Не гадать надо и не мямлить! Действуй решительно! Что бы ни случилось, а решения свои ты должна чувствовать, моя милая. Знать их вот тут!

Он бьет себя кулаком в грудь.

– К тому же, – говорит Джордж, обращая взгляд к Гумберту, – тебе нельзя запросто бродить там и сям, когда эти стражники тебя ищут.

– Так что нам делать, пока Питер сюда добирается? – спрашиваю я.