Послания - Бахыт Кенжеев

«Под свист метели колыбельной…»

Под свист метели колыбельнойвздремни, товарищ мой похмельный —синяк под глазом, ночь нежна.Стакан воды водопроводнойтебе по комнате холоднойнесёт усталая жена.Костяшки на небесных счётахстучат, спать не дают. Ещё такнедавно нас пленяли снынадежды, славы, тихой веры.Но в темноте все кошки серы,любые ангелы страшны,и приобщиться к дивной тайнеразрешено такой ценой,что ужасался даже Райнер —Мария Рильке. Бог – с тобой,ты – с ним, ты шепчешь «благодарствуй»сквозь сон, и «музыку готовь»,и вдруг «да минует нас барскийгнев и господская любовь…»

«Вот человек, он робок, как и я…»

Вот человек, он робок, как и я,он суеверен, крика вороньябоится, и такой же тихий страхвладеет им в присутственных местах,где похоронный царствует уют,висит портрет монарха в строгой рамеи клерки светлоглазые снуют,увёртливыми ходят пескаряминад отмелью (а за окном – кларнет,зелёный лист, случайный рыжий локон),и весело в соседний кабинетплывут метать чернильную молоку.Там в воздухе рассеян тонкий яд,там, сжав крестообразную наградудо боли в пальцах, наклонился надтяжёлой папкой с надписью «К докладу»старик Каренин. «Если эта связьпреступна, то она достойна кары», —он думает, и «жизнь не удалась»выводит вместо визы. Тротуарыпросохли. Дёрнуть водки? Нет, винца.Деревья, звери – кто ещё, скажи, мойдоносчик? – что-то просят у творца.А он молчит в дали непостижимой.

«Как прекрасен мир, – майский жук шелестит, – пойми!..»

«Как прекрасен мир, – майский жук шелестит, – пойми!»У каждого – ангел-хранитель.Младенцы смирно лежат в капусте.Отчего же я так подавлен, ma belle amie?Отчего я так безобразно грустен?У меня мигрень, у тебя мигрень.На дворе отпахла развесистая сирень,пожелтевший том Александра Гринау постели. Умыться, вздохнуть, а затемстопарик водки, прикрыв глаза,закусить таблеткою аспирина,

отложить дела, выйти в парк, где листвамолодая кленовая – что страницыКниги Царств. Ты ещё жива?Жив и я, но уже пора суетиться,собираться, завешивать шёлком пролом в окне.В этот век, глухой и ветхозаветный,слишком трудно таиться и пробуждаться, непредаваясь печали и ненависти, мой светлый.

Где же маяк, переносной мой огонь в тумане?Длинноволосый бродяга, покачиваясь на ходу,мыча в честь весны, ухмыляясь, повторяет то «ом манипадме кум», то, если не ошибаюсь, «dumspiro – spero». Закашлялся, губы вытер.Подозвал пугливую белку, скосил осторожный взгляд.Узнаешь на нём траченный молью свитер,который я выбросил года четыре тому назад?

Это он днём куражится, а по ночам «уснуть бы»повторяет, скорчившись на скамейке, смешон и дик.Это я раньше завидовал и, примеряя чужие судьбы,огорчался до слёз, а теперь привык,и, на ветру прикуривая, закрывая ладонью пламяодноразовой зажигалки, вижу, что истинам несть числа.Вот и всё открытие – за неладами, долгами, делами.Да и что дела мои, радость, – табак, никотин, смола.

«Блеск нейлоновой лески, неловкий крючок, костры…»

Блеск нейлоновой лески, неловкий крючок, кострына обрыве. После глотка из железной флягипонимаешь, как хороши созвездия, как острымолодые лучи. Ползут по листу бумаги,остроумно свернутому в ленту Мёбиуса, пчелаи глухой муравей, шевеля антеннами, то и делоподнимаясь на задние лапы. Как там – насквозь прошла,но жизненно важных органов не задела.

Рыболов, я уже не пишу по ночам многословных од.Годы – такая штука. Одни ушли, а другие не наступили.Так гроссмейстер, отдав мне право на первый ход,разгромил меня, как младенца, задолго до миттельшпиля.Серебрятся во тьме берега воспалённых рек. Нельзяв свете месяца отличить ладью от ферзя,разве что на ощупь. Дрожащим ольховым дымомиз-под ног уплывает земля во мраке непобедимом.

Расстегай под водку, навар от тройной ухи —это всё отсутствует в области тёмной, древней,где апостол взвешивает подвиги и грехимного ревностней, чем в мировой деревне,где грифон возлегает с единорогом, там,где виляет, пуча глаза, душа по небесным вершам.Мало что изменилось, далекий мой ибн-Натан,с той поры, как ты считаешь меня умершим.

«Далеко ещё до холмов, и до гор ещё далеко…»

Далеко ещё до холмов, и до гор ещё далеко.Над зеленеющей степью свет лилов, как подписанныйприговор,не спеша течёт расплесканное молокооблаков, и дрожит редкий воздух, не узнавая себяв упор.Дремлю в самолёте, скорчившись. А за бортом – весна.Небо вибрирует, сотрясается ледяное небо,и детские ангелы Рафаэля, растиражированные намиллионах предметов ширпотреба,опираются на него, как Христос – на водуГалилейского озера, усмехаются, слёзы льют.Это вам, шепчут, лукавому родунужна под ногами почва, нужен вечный приют.Это вы, твердят, неблагодарные твари,с образом в левой и обрезом – в правой руке,страсти ваши – словно дырка в воздушном шаре,всё-то рвётесь в лес, волчата на цирковом поводке.Я не слушаю этих безответственных откровений.Я, как и все мои близкие, незадачливый сын земли.Ангелы мои, ангелы, давно ль вы дружили с ВенейЕрофеевым – и куда его завели?Я наслаждаюсь полётом, думая в полусне,что пчелиные соты к апрелю совсем пусты,и никаких пастухов в пустыне, конечно, неразличишь с такой головокружительной высоты.

«Стыдно сказать, но в последнее время я сущим сухим листом…»

Стыдно сказать, но в последнее время я сущим сухим листомощущаю себя, тем сильнее, что мало-помалу ясно —осыпается всякий сезонный праздник, в томчисле и победный салют небывалой частнойжизни, выдыхается, словно яблочный самогонв чайном блюдце с каёмкой, её голубая влага,и шуршит в темноте обёрточная бумагана подарке недорогом.

По словам жены, я в ночи скрежещу зубами и, огрызаясьна угрозы хозяев небесных, сумрачным их рабамрассылаю в подарок сны о том, как мохнатый заяцкрепкой лапкой бьёт в игрушечный барабан.Дети мои, право слово, это проблема. Запас мой(чувств и мыслей) оскудел, а пополнять его стало опасно. Ох.По утрам, как отец покойный, я страдаю не то что астмой,но застарелым кашлем курильщика. Вдох

вслед за выдохом все труднее. Подходит к штангеспившийся легковес, подымает её, роняет, всхлипнул, ушёл,затих.Так и я, дорогие мои, страшусь, что беспощадный ангелизблюет меня, морщась, из уст своих.Крепкое нынче пивко. И зима необычно сурова.Вот персонаж мой любимый, бомж без денег и крова,раздобыл где-то баян, научиться играть сумел.В переходе подземном поёт, собирает монетки на опохмел.

Мимо него бредёт человечество, нация без отечества,а над ним Христос, а под ним – могилы до самого центра земли.Сердце ещё колотится, ландышем горьким лечится,в кепке мелочь с орлом ощипанным, полтинники да рубли.Procul este, profani. В смысле – прочь, посторонние.Как для камня нет бороны, так для гибели нет иронии(всю-то ночь радела, гасила в прихожей свет),но для музыки нет предела, и смерти нет.

НОВЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

Февраль 2001 – октябрь 2003

«Говорят, что время – река. Тогда человек – ручей…»

Говорят, что время – река. Тогда человек – ручей,что уходит внезапно под почву – и нет его.Остаются сущие мелочи, вроде ключейзапропастившихся, не говоря уж оизгрызенной трубке, очках, разговорах о воскрешенииЛазаря (квалифицирующемся как бред,нарушающий все законы физики). По чужой душебез фонаря не побродишь, а фонаря-то и нет.Говорят, что носивший музыку на рукахи губивший её, как заурядный псих,несомненно, будет низвергнут в геенну каксоблазнивший кого-то из малых сих.А ещё говорят, что смерть – это великий взрыв.Ничего подобного. Или я ошибаюсь, ивторопях ночную молитву проговорив,даже грешник становится равен своей любви?За колючей проволокой земной тюрьмы,за поминальным столом с безносою, в многотрудныйподземельных скорбей, без ушедших мыкое-как выживаем – но как же они без нас?

«Всё ли в мире устроено справедливо?..»

Всё ли в мире устроено справедливо?Протекает в лугах река, а над нею иваТо роняет листья, то смотрит в ночную воду,Не спеша оплакать свою свободу.А над нею звезда лесов, блуждающая невестаМолодому камню, себе не находит места,Тыркается лучами в пыль и, не зная солнца,Неизвестно куда, неизвестно зачем несётся.А над ней человек – никому не муж, не любовник,Он свечу восковую сжимает в зубах неровных,Нерадивый хозяин неба, незаконный владелец суши,Указательными он зажимает уши,Распевает под шум ветвей, босою ногой рисуяЧёрный крест на песке, никому особо не адресуяНи огня своего, ни ненависти, ни печали.Сколько раз мы с тобою его встречали —Сколько раз воротили взгляд перед тем, как зябкоБросить монетку в его пустую овечью шапку…

«Жительница ночных поездов, ты и сейчас ещё молода, но…»