Любимчик Эпохи - Катя Качур

руками хирурга, не современными инструментами и не тотальной стерилизацией материала. А только невыполненной перед Богом задачей. Не успел свершить задуманного — твои клетки животворяще будут воспроизводить друг друга, раны затянутся, выдавят токсины из организма, выхаркают черную кровь и воссоздадут тебя прежнего, Всевышним сотворенного. Чтобы встал ты и доделал свое дело, довел до конца планы, закрыл брешь в системе мира и вымолвил терзающее тебя слово.

— Вот какая у тебя цель? — спрашивал он Родиона, который был подсоединен к аппарату искусственной почки и волнообразно вздрагивал от пульсации машины, фильтрующей его кровь.

— Плюнуть в рожу Илье и сказать ему, какой он ублюдок, — отвечал Родик.

— Аллилуйя! — поощрял Иван Давыдович. — Месть — прекрасный мотив к жизни, сынок. Я до конца дней своих буду рассказывать студентам, как простой еврейский парень, чтобы только насрать в суп своему брату, остановил гангрену, возродил почки и трахнул двух медсестер¸ пока ему меняли утку в постели.

— Они сами меня трахнули, — огрызнулся Родик.

— Ну да, и твой протезированный магистральный сосуд, и твои разорванные в клочья нервные окончания, и твои рубцы на ноге длиною с веревку на виселице не сумели помешать провести возбуждение из твоего мозга в твой член! Все как-то удачненько срослось у человека, который, по идее, должен был остаток дней ковылять на одной конечности.

— Да вот еще, — разозлился Родион, — из-за какого-то долбаного парашюта я бы искромсал свою жизнь? Не-е. Я буду сосудистым хирургом. Как Пашка. Тоже хочу латать кровеносную систему, восстанавливать сосуды. Хоть из собственных тканей, хоть из полимерного говна.

— Вот, голубчик, — таял довольный врач, — а мы с Пашкой еще последим за твоими успехами, позаписываем в научных трудах твои борзые, наглые мысли.

Пашка довольно улыбался. Он гордился и трясся над Родионом, как над спасенным из-под грузовика котенком, которого удалось вернуть к жизни. По сути, Родик был его первым пациентом, полностью прооперированным самостоятельно, а не в качестве ассистента или второго хирурга.

— Пашка-паук, ты — гений! — говорили ему впоследствии врачи и жали руку.

И даже Оляша-лаборантка бросила на время своего папика-доцента и в углу ординаторской скинула с себя белый халатик.

— Паук, на два дня я — твоя! Только оставь меня первозданной — не зашивай рот и не заштопывай попу.

Пауком Пашку прозвали за удивительную способность сшивать между собой все, что попадалось на глаза. Он три года бродил как неприкаянный после интернатуры в Ленинграде, но местные больничные мэтры не воспринимали его полноценным хирургом. Подай-принеси, сбегай за пивом, пошел вон — как в захолустном театре, он долго дожидался своего сольного выхода на сцену. И пока бродил по коридорам, вынося утки в отсутствие санитарок, тренировал свой главный будущий навык — шить биологический материал. В кармане халата у Пашки всегда были моток шелковых ниток, обрывки тонкой лески и длинные куски бечевки. Правой и левой кистью, независимо друг от друга, он плел замысловатые фигурки в технике макраме, завязывая узлы только сгибами фаланг. Его руки выделывали виртуозные коленца, словно это были не пальцы мужчины, а тонкие лапки насекомых, колыхавшиеся на ветру. На спор он ставил локти на стол и на глазах у сослуживцев за пять минут одновременно выплетал каждой кистью два разных рисунка: левой — цветок, правой — божью коровку. А затем просил проверить крепость и разнообразие узлов — все аплодировали. Паша постоянно клянчил у сестры просроченный шовный материал и подбирал хирургические иглы из мусорного контейнера. В любое время суток на дежурстве что-то зашивал: треснутую виноградину, сломанный стебель одуванчика, раздавленную бусинку черной смородины. Он трансплантировал куски яблока на тело подгнившей груши, реанимировал разбитую помидорину, возвращал красоту лепесткам оборванной хризантемы. С тушкой сырой курицы Паук просто творил чудеса: кожные, подкожные, однорядные, многорядные швы как в хрестоматии красовались на спинке несчастной птахи. Все торчащие сосуды он ловко обвивал лигатурами, а для эффекта к шее пришивал голову петуха. Когда лаборантка Оляша фаршировала курицу рисом и яблоками, он накладывал завершающий горизонтальный матрацный шов, и птица, упругая, похорошевшая, почти живая, отправлялась в духовку на задворках хозблока. К Оляше Паша-паук подкатывал уже три года, но девушка знала, что путь начинающего хирурга хмур, безденежен и бесконечно долог. Поэтому первую половину дороги хотела пройти с бывшим научным руководителем из медучилища. Виделось ей, что так будет лучистее и сытнее. Когда возлюбленная уезжала с доцентом в Гагры, Паша в отчаянии намертво зашивал карманы, рукава и десять петелек ее халата, так что по возвращении, торопясь на смену и впопыхах натягивая спецодежду на загорелое тело, она плевалась и чертыхалась. Паук за стеной слышал это и грустно констатировал: возмездие свершилось.

В день, когда привезли Родиона, Паша был единственным дежурным хирургом. Они сидели в ординаторской с Иваном Давыдовичем и хотели было откупорить подарочный коньячок, как скорая сообщила о тяжелом пациенте. Родьку в тряпье, пропитанном кровью, несли на руках полдюжины солдат. Старший из них, с безумными глазами, схватил Пашу за грудки, пачкая крахмальный халат, и заорал:

— Ему влили чужую кровь! Кровь чужую, другой группы! Он подыхает!

Паша попытался вырваться, но только беспомощно задрыгал ногами в воздухе — прапор держал его выше уровня пола.

— Моя фамилия Курбатов! Курбатов моя фамилия! Запомни! Умрет, я выпотрошу тебя своими руками!

* * *

Коньячок они все-таки выпили. Спустя три недели Курбатов принес им «Наири» двадцатилетней выдержки и коротко пожал обоим руки.

— Зверюга, — передернул плечами Пашка, опрокидывая в рот коньяк, — я чуть не обоссался, когда он на меня набросился.

— Главное, ты в операционной не обоссался, — подмигнул Иван Давыдович.

— Ну не скажи. Через шесть часов шитья у меня была только одна мечта, — чтобы кто-нибудь принес мне судно.

Реанимацию солдата Гринвича еще долго обсуждали в медицинских кругах. На всесоюзном симпозиуме в Москве врачи по пунктам разбирали, как можно было стремительное восстановление объема крови совместить с гемодиализом, форсированным диурезом и устранением разрыва бедренной артерии. Проще говоря, как наполнить отравленным вином дырявый кувшин, одномоментно очищая жидкость от яда. Главврача больницы вызвали в Москву, в министерство, наградив почетным дипломом. В клинику приехала комиссия, постановила выделить дополнительное финансирование и укомплектовать штат. В отделении наняли трех санитарок. Пашка больше не выносил утки. И да, так и быть, ему доверили оперировать больных. Потому как больше никто в Вологодской области не был способен вырезать кусочек вены из голени пациента и крепко пришить его с обеих сторон к разорванной артерии, соединив кровеносное русло, как садовник — лопнувший шланг при помощи куска железной трубы. А вот уж когда дошла очередь до наложения