Любимчик Эпохи - Катя Качур

А я в интернате для трудных подростков четыре года чалил. Как срок отмотал…

Родька, как выяснилось позже, моментально забыл этот разговор. А Илюша, по непонятным причинам, долго полоскал в памяти образ деревенского мужика в темных очках и нелепое сочетание имени-фамилии — Злата Корзинкина.

— Если бы т-ты был К-корзинкиным, ты бы н-назвал свою д-дочь Златой? — спросил он как-то старшего брата, ворочаясь ночью в постели.

— Если бы я был Корзинкиным, я бы сразу удавился, — ответил Родион и, как всегда в долю секунды, провалился в могучий здоровый сон.

Глава 17. Прыжок

Прапор Курбатов наслаждался овечьей покорностью новобранцев и кромсал воздух луженой глоткой:

— Копаем па-а периметру, вдо-оль забора на глубину а-адин метр. Трениру-у-емся рыть а-акопы и па-амагаем воинской части заменить тру-у-убопровод! На первый-второй ра-асчитайсь!

Отряд из десяти человек по нехитрому плану встал в шахматном порядке. Прапор прошел мимо каждого, заглядывая в лицо, сверяя со списком и тренируя речевой аппарат на свежих фамилиях.

— Протейко! — рявкнул он в рожу широкому рязанскому парню.

— Я!

— Начнешь копать от флажка!

— Есть.

— Неряшев! — Курбатов уткнулся в грудь долговязому сизому хлопчику.

— Я!

— Отступаешь от Протейко два метра и роешь траншею вправо!

— Есть!

— Гринвич! — командир поравнялся с Родионом.

— Я!

— Берешь правее от Неряшева и хуячишь дальше!

— Есть!

— Абдуд… Абудж… Абуджам…

— Абдуджамилов Абдунахазар, — выкрикнул маленький таджик, потерявший надежду на то, что его фамилию воспроизведут грамотно.

— Абдуд Жамилов, — прапорщик осмотрел солдатика сверху вниз, — как тебя мама-то называет?

— Абик, эээ. Абик Абдуджамилов, — дружелюбно разъяснил таджик.

— Ты че, из аула? — усмехнулся Курбатов.

— Так точно, командир, эээ.

— Че, баранов стриг?

— Лечить баран! — пояснил добродушный таджик. — Болеть баран, я лечить, эээ, ветеринар я учить.

— А тут еще один лечитель есть, так? — харкнул в траву прапор. — Кто из вас?

— Я — студент мединститута, — отозвался Родион.

— А в армию нахера пошел? Для вас же, студентиков, военная кафедра. Отъехал на пару месяцев и снова сиди с мамочкой. — Курбатов ковырял его стальными лезвиями зрачков.

— Решил и пошел, — буркнул Родька, — отслужу, вернусь на факультет.

— Ну, эт если тебе мозги тут не отобьют, — усмехнулся командир.

— Пусть попробуют. — Родион изнывал под палящим солнцем.

Прапор сделал шаг навстречу и коротким хуком пробил Родьку под дых. Тот крякнул, согнулся от неожиданности и молниеносно врезал Курбатову в челюсть. Командир отпрянул, сплюнул кровавую слюну и растянул красный рот в улыбке.

— Ниче, студент, зачет. Выроешь пятьдесят метров, посидишь пару суток на гауптвахте, а еще раз высунешься — на три года в дисбат.

— А м-мы п-прыгать когда-нибудь б-будем или т-только т-траншеи рыть? — раздался неуверенный голос сбоку.

— Это кто здесь такой умный? — Прапор был злой и веселый.

— Г-гринвич, — отозвался худой солдат в прилипшей к груди гимнастерке.

— Еще один Гринвич?

— Еще од-дин.

— Родственники?

— Б-братья.

— А тебя че, щуплый, все детство в подвале держали и барабашкой пугали? — Курбатов вразвалку подошел к Илье под гогот сослуживцев.

— Он перенес тяжелую болезнь! — вступился за Илюшу Родион.

— А тебя никто не спрашивает, Гринвич! Я с родственником разговариваю.

С тех пор к Илюше прилипло погонялово «Родственник». Гринвич был один — Родион: тертый, мощный, с железным прессом, негласный любимчик Курбатова, который все время вызывал срочника на чисто мужские разборки вне устава и неизменно получал сдачи.

— Нравишься мне, говнюк! — говорил прапор. — Все смотрим на Гринвича и завидуем! Такую надо иметь подготовку, такой характер! Понял, Абдуд Жамилов — лечитель баранов? Понял, Родственник-заика?

Илюша сжимал зубы. Он ненавидел тот день, когда брата вынудили пойти в военкомат. Родион учился на втором курсе и подавал большие надежды, Илья окончил школу и болтался без дела. До восемнадцатилетия оставалось полгода. Он ездил на аэродром и грезил службой в ВДВ. Наконец пришла долгожданная повестка. Толстая тетка-врач в медкомиссии просмотрела его историю болезни величиной с двухтомник «Войны и мира», лениво прощупала лимфоузлы и взглянула как на идиота:

— Ну, у тебя есть все причины для освобождения от службы. Куда собрался-то?

— Х-хочу в армию, — отрезал Илюша.

— О! Мы еще и заикаемся! Весело тебе там придется! — обнадежила тетка.

— Р-разберусь.

Илюше проштамповали военный билет и дали направление в парашютно-десантный полк под Вологдой (пятнадцать самостоятельных прыжков в школе ДОСААФ и блестящая характеристика сыграли решающую роль). А после побрили наголо, сделав похожим на молодую глазастую картофелину. Софья Михайловна увидела сына без шелковых локонов и схватилась за сердце. Покрывая поцелуями лысый череп, она со слезами причитала:

— Как же ты будешь там кушать, Илюшенька! Кто же тебе тефтельки на пару сделает, кто облепиховый морс сварит? А твой желудок? Вдруг опять обострится гастрит?

— Научится жрать сухую перловку и недоваренные сардельки, — веселился Родион, — забудет о том, что аленький цветочек, и станет уже мужиком.

Во дворе все посмеивались над таким перевертышем. По логике, в институте должен был учиться младший брат, а старший — месить себе подобных в армии. Родион отмахивался от друзей, как от назойливых мух, объясняя, что наличие силы и присутствие мозгов не являются взаимоисключающими факторами. А раз так, то терять два года на «ать-два» он не намерен. И если его чокнутый мосластый брат желает выпендриться, то это его сугубо личный выбор. И перо ему в зад — пускай сигает со своими парашютами ради не пойми чего, пока он, Родик, изучает физиологию и анатомию хомо сапиенс на благо страны и человечества в целом.

Но жизнь внесла коррективы в Родькины рассуждения. Танечка, та самая, в кровь дравшаяся за братьев в детстве, выкинула последний фокус: объявила Софье Михайловне, что беременна от Родиона, и потребовала немедленного замужества. Ее родители подтвердили и пригрозили расправой в мединституте. Гринвичи — мама с папой — не противились внукам, но Танечка, которая всю жизнь металась в муках выбора между старшим и младшим, то вскрывая вены, то тщетно пытаясь отравиться бисептолом, была, на их взгляд, не лучшей кандидатурой в невестки. Они вызвали Родиона на семейный совет и спросили, на месте ли у него мозги, если он решил переспать с известной во всей округе неврастеничкой и суицидницей.

— Ваще ниче не было, — возмутился Родион. — Ни разу, ни при каких обстоятельствах.

Все посмотрели на Илюшу. Он вскинулся и замотал бритой башкой:

— А че я??? Я-то п-при ч-чем? Я ч-че, к-кретин? Н-не б-было у меня с н-ней секса! Она же к-кривоногая и х-худая как д-доска!

— Скажи, пожалуйста, Сталлоне хренов! — поддел его Родик. — Когда тебе это мешало?

— М-мам, т-твоим з-здоровьем к-клянусь, я ее п-пальцем н-не т-трогал, — взмолился Илюша.

— Похоже, нас опять разводят, — заключила мудрая мама и уединилась