Любимчик Эпохи - Катя Качур

дурак, не отключил запаску, — задохнулся Илюша и попытался поймать направление ветра, чтобы как-то приблизиться к падающему брату.

Родион не понимал, что стряслось с ним этим утром. Возможно, с вечера он отравился минтаем в столовке, возможно, впервые в жизни, находился под впечатлением дурного сна. Ему пригрезились любимые адидасовские кроссовки, которые прислал папин друг из Болгарии. Он будто потерял их в казарме и долго не мог найти, заглядывая то под одну кровать, то под другую. Наконец кроссовки сами пришли и остановились в двух шагах от тумбочки, едко хихикая. Родион понял, что сейчас поднимет глаза, увидит наглого Курбатова, и приготовился крикнуть: «Прапор — вор и ублюдок!» Но по факту в обуви никого не было. Из одной кроссовки росла оторванная нога с лоскутами растерзанных мышц. Родион заорал от ужаса, рев этот прорвал плаценту сна, выплеснулся наружу и разбудил соседей по казарме.

— Родь, ты че? — спросил его кто-то справа.

— Ногу свело, ерунда, — ответил он, вытирая со лба липкий пот.

В самолете его тошнило. Привкус минтая из желудка дотягивался до языка и вызывал омерзение. Он не помнил, как отделился от самолета, и не помнил, как раскрылся основной купол. Перед глазами плыли ночные кроссовки, земли не было видно. Ни о какой поляне с флажками мозг не сигнализировал. Очнулся только тогда, когда хлопком раскрылся запасной парашют и ветер неуправляемо потащил его в сторону леса. От жуткой турбулентности Родиона вырвало прямо на нагрудный РД. Шелковая система, завлекая вихрем в воронку, несла его на верхушки сосен. Сознание отключилось и вспыхнуло только тогда, когда правое бедро прорезала адская боль. Облеванный, обмотанный стропами, Родик попытался понять, что произошло. Над головой, накрыв ветви деревьев, полоскалась драная материя парашюта. Сам он, как шашлык на шомпол, был нанизан на сухой сук кривой сосны. Острая ветка пронзила ногу насквозь в районе паха. Дрожащими руками Родион нащупал в левом подсумке рюкзака санпакет и пятерней выгреб из него все тюбики-шприцы. В размытом, разодранном сознании попытался сконцентрировать перед глазами красный наконечник — противошок, вспомнилось из инструкции. Пробивая толстую ткань брюк, вколол в бедро лекарство. Через минуту сознание прояснилось, Родик освободил из ножен на груди нож-стропорез и попытался перерезать лямки. Мокрый от напряжения, он криво пилил лезвием капроновый шнур, то проваливаясь в темноту, то возвращаясь к свету. Наконец один из ремней лопнул. Под тяжестью своего веса Родик еще глубже просел раной на сук и вновь потерял сознание от боли. «Это конец, — шептали в черепной коробке адидасовские кроссовки. — Тупой, бессмысленный конец».

Хотя Родиону и казалось, что все происходит медленно и заторможенно, как в наркотическом сне, на деле он неистово орал. Орал умирающим буйволом, которого заживо раздирает на куски голодный львиный прайд. На этот крик с точек своего неудачного приземления в лесу бросились трое: Лечитель Баранов, краснорожий Протейко и Илюша, с трудом поймавший поток ветра, чтобы приземлиться рядом с раненым братом. Барахтаясь в ветках и неуклюже спадая в просвет между деревьями, все трое смогли освободиться от строп без серьезных повреждений. К счастью, лес не был густым, и под каждой сосной светилась укрытая хвоей прослойка земли, перемежаемая кустарниками. Несколько минут солдаты стояли в оцепенении, не понимая, как помочь висящему «узнику». Наконец Протейко обрел дар речи:

— Ставим к стволу упор и лезем до первых сучьев.

Все кинулись к сваленному неподалеку дереву и долго прилаживали его к огромной сосне, на которой корчился Родик. Мелкий и ловкий таджик, засунув нож в ботинок, по-обезьяньи полез по бревну к вершине, пока не ухватился руками за нижние обломанные ветки. Они хрустели и проседали под мощными берцами, Лекарь пару раз срывался, но умудрялся ухватиться за какие-то боковые сучья. Поравнявшись с Родионом, он крикнул стоящим внизу:

— Тащить парашют, ловить вниз, буду срезать, будем лететь!

Протейко с Илюшей растянули в руках один из поврежденных куполов. Абдуджамилов, бог знает как закрепившись наверху, начал рвать ножом ремни, связывающие Родика с парашютом. Под собственным весом, как мешок с песком, Родион проседал все ниже и ниже, пока наконец не упал грудью на обессилевшего таджика. Абдуджамилов пытался разодранными в кровь руками удержаться за корявую наждачную кору дерева, но потерял равновесие и наотмашь, спиной вперед полетел вниз. Как колбаса на бутерброде, повиснув на своем спасателе, к земле устремился и Родька. Сук, проткнувший его ногу, с треском выскользнул из плоти, и оба десантника рухнули на натянутый шелк в фонтане рвущейся крови. Лекарь вскочил, задыхаясь, матерясь, и бросился рвать хлюпающую штанину Родиона.

— Артерий пробит, кровь терять, шнур давать, — хрипел он, пока Илюша судорожно доставал жгут из санпакета. — Протейко бежать к командир, вертолет вызывать, Родик умирать, — тараторил таджик, — северо-восток поляна должен быть, километр-два.

Протейко схватил компас и рванул в сторону предполагаемого сборного пункта. Абдуджамилов накручивал жгут под самый пах, поверх бьющей ключом раны. Илюша без разбора всаживал брату через штаны один укол за другим.

— Абик, физраствор… — очнулся Родион. — Надо ввести в вену, восполнить жидкость, не дотяну, — он плутал языком, будто жевал метровую жвачку.

— Двести лимилитр есть, сейчас вводить, — засуетился Лекарь Баранов, распаковывая свою аптечку.

Дрожащими содранными ладонями он попытался отковырять алюминиевую закатку на бутылке. Илюша не выдержал, выхватил из его рук пузырь и рванул зубами металлическую оболочку. Она отлетела вместе с резиновой крышкой и плюхнулась на землю в сухую хвою.

— Держать тихо, — скомандовал Абик, — сейчас набирать в шприц, вводить в вену.

Илюша не дышал. Он чувствовал, как маленький таджикский бог решает, на каком берегу Великой реки оставить его брата. Там, где кровь никогда не будет иметь цвета, запаха, застынет и перестанет вызывать страх, или здесь, где все чудовищно, нелепо, истерично, где дрожит каждый мускул, где воздух лопается от падающих иголок, где сердце маниакально долбится о пересохшую кору сосен в желании разнести себя на ошметки. Абик надел иглу на 10-миллилитровый стеклянный шприц и наклонился над пузырем физраствора, как над священным котлом. Руки ходили ходуном, капли пота падали в широкое горло бутылки. Медленно, как в художественном фильме, в стеклянную колбу с делениями начала втягиваться святая животворящая влага. Внезапно над головой раздался хруст, и огромная ветка, которую таджик надломил, пока выковыривал из кроны Родиона, грохнулась на его согнутую спину. Абик рухнул на четвереньки, сбив с ног Илюшу. Флакон упал, прозрачная жидкость вылилась и тут же впиталась в подстилку из сухой хвои и шишек.

— Кирдык, — выдохнул Абдуджамилов, — теперь все.

— Переливай кровь, — просипел в бреду Родик.

Илюша встрепенулся:

— Да, мы с ним одной крови! — Он разорвал