Эзопов язык в русской литературе (современный период) - Лев Владимирович Лосев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подробнее о роли пародийных элементов в структуре эзоповских текстов будет сказано в Главах IV, V и VI.
5.3. Перифраз
В года разлук, в года смятений, когда свинцовые дождилупили так по нашим спинам, что снисхождения не жди,и командиры все охрипли… —поется в одной из песен Булата Окуджавы223. Казалось бы, храбрые воины должны встречать «свинцовые дожди» грудью – почему же «лупили… по нашим спинам»? Бедствие, на которое намекает поэт, не может быть названо им прямо. Это стрельба в спину и в прямом смысле – пресловутые заградотряды НКВД, которые в начале войны использовались, чтобы сдерживать отступление обреченных на смерть солдат, и в переносном – этим перифразом поэт описывает продолжение сталинской тирании в тылу, в то время как солдаты сражаются и умирают за родину на фронте.
Аналогичный перифраз находим и в одном из военных стихотворений Александра Межирова:
Мы под Пулковом скопом лежим.Артиллерия бьет по своим. <…>Недолет, перелет, недолет —по своим артиллерия бьет.Нас комбаты утешить хотят,вас великая родина любит…По своим артиллерия лупит.Лес не рубят, а щепки летят224.Интересен здесь маркер/экран, представленный перефразированной поговоркой «Лес рубят – щепки летят», которую любил повторять Сталин. В устах вождя поговорка оправдывала как неизбежные жертвы при осуществлении государственного переустройства. Если же «лес не рубят», то жертвы, террор – бессмысленны. Здесь, как в матрешке, мы имеем перифраз в перифразе: перифразированная поговорка в маркирующей эзоповское стихотворение последней строке подсказывает читателю, что все стихотворение в целом следует понимать не как описание злосчастного военного эпизода, а как перифраз судьбы поколения, верившего в коммунизм и обманутого идеологами.
5.3.1. Перифразом, как известно, именуют замену прямого названия предмета его признаком; перифраз может быть дескриптивным («витая сталь» вместо «штопор») или эвфемистическим (когда прямое называние предмета – табу). Последний случай нередок в эзоповской практике. Одним из наиболее ярких эзоповских выступлений в 1960‑е годы было стихотворение С. Липкина «Союз» – панегирик в адрес еврейского народа и его уникальной исторической миссии. Разумеется, юдофильские темы официально в советскую печать не допускались. Эзоповская тактика автора строилась здесь на сочетании аллегории (описание вымышленного народа «И») и перифраза (подробное описание идеализированных национальных качеств вместо прямого называния евреев).
Ты подумай: и смерть, и зачатье.Будни детства, надела, двора.Неприятие лжи и понятьеСостраданья, бесстрашья, добра.И простор, и восторг, и унылостьЧеловеческой нашей семьи, —Все сплотилось и мощно сроднилосьВ этом маленьком племени И. <…>Без союзов словарь онемеет,И я знаю: сойдет с колеи,Человечество быть не сумеетБез народа по имени И225.Как это чаще всего случается, маркер и экран здесь вербализованы в одном слове, которое является названием выдуманного Липкиным народа (экран) и инициалом от Израиль. Поэт очень искусно пользуется своим экраном/маркером. Дважды он помещает «И» в конец предложения, так что и знак препинания (.) приобретает эзоповскую двусмысленность: то ли просто обозначение конца фразы, то ли также и аббревиатура слова «Израиль».
5.4. Эллипсис
Эллипсис – эффективная и часто употребляемая форма ЭЯ. Однако, как и в ряде других случаев, следует отметить движение от четко обозначенных, откровенных эллипсисов в дореволюционной литературе к затушеванным, более деликатным формам эзоповского эллипсиса в советское время. Такой эллипсис рассчитан на повышенную эзоповскую алертность читателя.
5.4.1. Вот пример весьма откровенного эзоповского эллипсиса, взятый из журнала «Сатирикон» № 43 за 1909 год. Подряд помещены три карикатуры: на первой изображен младотурок в виде палача-вешателя, который рассуждает: «Чем больше петель мы сделаем, тем больше узлов пройдет наш обновленный корабль по пути прогресса»; на второй – французский президент Фальер, управляющий гильотиной, а рядом плавающий в море крови Клемансо; на третьей – персидский шах на тонущем корабле; затем на странице было оставлено пустое место (эллипсис). Этот прием наталкивал читателя на домысливание, что русский государственный корабль и методы управления им аналогичны отвратительным чертам турецкой, французской и персидской государственности.
5.4.2. Тридцать лет спустя читательскому воображению предстояло проделать уже более значительную работу, чтобы зарегистрировать и расшифровать примененный в художественном произведении эзоповский эллипсис. В романе Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», в четвертой главе второй части, описывается интерьер землянки командира роты Карнаухова, в том числе: «На стенке календарь с зачеркнутыми днями, список позывных, вырезанный из газеты портрет Сталина и еще кого-то – молодого, кудрявого, с открытым симпатичным лицом»226.
Выясняется, что «молодой, кудрявый» – это любимый писатель Карнаухова Джек Лондон. В двадцать четвертой главе той же части герой, после гибели Карнаухова, забирает себе на память некоторые вещи убитого друга: «Портрет Лондона я вешаю над столиком, ниже зеркала»227. Читатель, помнящий о двух портретах в землянке у Карнаухова, может сделать вывод об уровне симпатии героя Некрасова к Сталину.
5.4.3. В литературе 1960‑х годов применение этого приема, как правило, осторожнее, глубже, хотя содержание, зашифрованное эзоповски и обозначенное эллипсисом, значительно шире – историчнее и трагичнее.
В рассказе Юрия Трифонова «Голубиная гибель» («Новый мир». 1968. № 1) описывается несколько лет из жизни одной московской коммунальной квартиры. Внешне сюжет строится на следующей истории: пожилой рабочий Сергей Иванович и его жена Клавдия Никифоровна стали прикармливать прилетающего к ним на балкон голубя. Прирученный голубь обзавелся семейством. Старики привязались к птицам. Но начались жалобы от других жильцов в доме: от голубей грязь. Сергей Иванович несколько раз пытался отвадить голубей, те неизменно возвращались, и старик вынужден был уничтожить птиц (сцена возвращения домой пьяного Сергея Ивановича после расправы с голубями перекликается с рассказом Чехова «Нахлебники»).
Относительно немного текста уделено в рассказе соседям стариков по квартире, они упоминаются только, словно бы, ради полноты бытописания. Соседи – интеллигенты, муж работает «в самой главной библиотеке». Однажды ночью приехали люди и арестовали библиотекаря Бориса Евгеньевича. Но этот эпизод подан в рассказе как маргинальный, голубиный конфликт все время остается в центре повествования.
Так же мимоходом упоминается далее, что семью библиотекаря переселили «куда-то на край Москвы». Потом «еще одно лето прошло, объявили амнистию, Сергею Ивановичу назначили пенсию». Рассказ заканчивается символической деталью – ушедший на пенсию Сергей Иванович уже больше не привязывается ни к какому живому существу, теперь его хобби – плести корзиночки, не из лозы – из полиэтилена.
В структуре рассказа все узловые моменты выражены эллипсисами. Вернувшись домой, пьяный Сергей Иванович умалчивает о том, что именно он сделал с голубями; как параллель этому, мы так и не узнаем, чем завершилась судьба библиотекаря и его семьи. В рассказе, построенном как тщательно детализированная хроника, не упомянуто историческое событие, предшествовавшее объявлению амнистии и новому закону о пенсиях: смерть Сталина. Любопытно отметить попутно, как точно писатель использует здесь неопределенно-личную форму вслед за «еще одно лето прошло» – «объявили амнистию, <…>
