Тьма в хрустальной туфельке - Дж. Дж. Харвуд

овсянкой на кухне особняка Гранборо. А когда девушка зашнуровывала вышитый корсет Фелисити, то отчётливо вспоминала, как Лея изо всех сил пыталась зашнуровать своё платье тем утром, когда покинула дом. Когда Элеонора смешивала для Фелисити бренди с водой – это, по утверждению мисс Дарлинг, было нужно ей для здоровья, – то вспоминала, как капала лауданум в графин с бренди мистера Пембрука.

Не стоило ей уезжать. В Гранборо она, по крайней мере, могла приглядывать за Ифе. Если бы подруга закричала, Элеонора услышала бы это и прибежала. Находиться вдали было намного хуже. Когда она закрывала глаза, то снова видела мистера Пембрука, склонившегося над Ифе в коридоре. Нет, не стоило просто добавлять в графины по несколько капель лауданума. Нужно было схватить мистера Пембрука за волосы, откинуть его голову и залить в горло всю бутылку.

Она должна была быть довольна своим положением. Быть камеристкой Фелисити – выгодно. Она лучше питалась, и впервые за много лет у неё была новая одежда, а зарабатывала девушка теперь вдвое больше, чем когда была служанкой. Человек получше, чем она, был бы благодарен. Но все её удобства были куплены тем, что Ифе осталась одна, и каждый раз, когда Элеонора пыталась насладиться преимуществами своего нового положения, её терзало смутное чувство вины.

Ну и, конечно, была сама Фелисити.

Каждый вечер мисс Дарлинг заходила в гардеробную и пересчитывала своё имущество. У неё была маленькая зелёная тетрадь, которую она носила с собой повсюду, и каждый раз, когда покупала что-то новое, дополняла и список своих вещей. Во время вечернего осмотра она ставила галочки в нём и повторяла это же каждое утро.

Так было потому, что Элеонора спала на полу гардеробной.

Записная книжка предназначалась не только для того, чтобы камеристка не сумела украсть драгоценности Фелисити. Фелисити ещё и проверяла качество всего купленного, и перечисляла отделку, которую хотела бы добавить к той или иной шляпке или платью. И если Элеонора не успела бы выполнить эти распоряжения к утреннему осмотру, Фелисити могла срезать всю оплату.

Элла охотно отдала бы свой правый глаз, чтобы только увидеть, как эта проклятая записная книжка сгорит.

Она открыла огромный гардероб мисс Дарлинг и достала платье цвета парижской зелени[18] с бесконечными оборками и воланами, отделанными золотой тесьмой. Сама Элеонора никогда не выбрала бы что-то подобное – слишком уж нарочито, да и краска вызывала у неё головную боль, – но не удержалась, прижала к себе платье, любуясь на отражение. Девушка вздохнула – в этом платье она выглядела бы как лесной призрак, сверкающий, мелькающий среди деревьев.

Элеонора принялась за работу, а пока шила – думала о своих желаниях. Они висели над головой девушки, точно звёзды, бросая зловещий отсвет на всё, к чему она прикасалась. Это платье могло бы принадлежать ей, и это пальто, и вот та шляпка. Всё, что нужно, – это просто пожелать. Ей бы уже не пришлось представлять себе, что записная книжка Фелисити загорится – можно было увидеть это на самом деле и наблюдать, как мисс Дарлинг кричит, силясь сбить огонь с юбок. Но если Элла загадает желание – кто-то умрёт. В шесть часов утра, когда желудок уже сжимался от голода, она могла рискнуть своей душой, но весь голод и вся усталость мира не заставят её рискнуть чужой жизнью.

Она закончила отделку первой оборки и приступила к следующей. Первые рассветные лучи уже проползали под дверь. У Элеоноры был всего час, может быть, два, прежде чем Фелисити проснётся.

Девушка знала, чего бы она пожелала, если бы могла гарантировать, что никто не пострадает. Она желала этого с того самого момента, как увидела миссис Пембрук, улыбающуюся и спокойную в своём прекрасном доме. Если бы Элеонора была леди из высшего общества, она бы посмотрела мир, не подпускала бы к себе бедность и болезни. И ни одному мужчине даже в голову бы не пришло поднять на неё руку.

Но, насколько она уже успела понять из своего прежнего опыта загадывания желаний, всё будет не так просто. Она могла бы пожелать стать леди и оказаться замужем за таким человеком, как мистер Пембрук. Да, её желание сбылось бы, но счастья бы это не принесло. Она могла бы пожелать богатства – и при том не стать обеспеченной. Мистер Пембрук официально был её опекуном и контролировал все её средства, пока ей не исполнится двадцать один год. Сейчас это было легко, потому что денег у Элеоноры не было, но, если бы она пожелала себе богатств, Пембрук бы нашёл способ их потратить.

Девушка откусила нитку и приступила к следующей оборке. Она говорила себе, что планировать, какие загадать желания, не приносило ей никакой пользы. Она не собиралась больше ничего желать, раз уж могла убить кого-то одним только словом. Риск для её души не стоил всей этой выгоды. Лучше уж придумать другой выход. В конце концов, её положение стало лучше – она была далеко от мистера Пембрука, больше зарабатывала и сытнее питалась. Возможно, вдали от напряжения, царящего в особняке Гранборо, она сумеет что-нибудь придумать. Единственным недостатком во всей ситуации была Фелисити, но, возможно, со временем новая хозяйка станет помягче.

Однако позже утром, когда Фелисити распахнула дверь гардеробной, она не показала никаких признаков смягчения. Мисс Дарлинг расправляла юбки зелёного платья, поворачивая его то так, то эдак, а взгляд её то и дело падал на серое платье, прямое и строгое, похожее на сарафан из работного дома. И каждый раз она поджимала губы.

Отбросив зелёное платье обратно в гардеробную, Фелисити подняла серое.

– Выбрось эту старую тряпку, Хартли. Она даже для попрошайки не подходит. И принеси мои шпильки.

В то утро Фелисити одевалась со всем тщанием. Она примерила четыре платья – таусинное[19], лиловое с оливковым, канареечно-жёлтое и ревенево-розовое, – прежде чем остановилась на полосатом красно-белом платье для прогулок. Элеонора зашнуровала ей так много лифов, что пальцы онемели. Затем пришёл черёд драгоценностей Фелисити. Крупные рубины, сверкающие бриллианты и мерцающие жемчужины перекатывались в пальцах Элеоноры, холодные, точно змеи, гремящие. Затем Элеонора укладывала волосы Фелисити, и кончики её пальцев были липкими от фиксатуара[20]. Шпильки выскальзывали из рук. Одна из них ткнулась Фелисити в затылок, и та зашипела от боли.

Фелисити подошла к зеркалу и оглядела себя – пригладила свои белёсые волосы, разгладила юбки, нежно коснулась стеклянной поверхности своих украшений. Элеонора смыла с рук остатки фиксатуара, стараясь не думать о леденцах.

Фелисити подозвала её:

– Закатай рукав, Хартли, и вытяни руку.

Элеонора послушалась. Фелисити подалась вперёд, схватила её за руку обеими руками и скрутила. Кожу обожгло болью.

– Впредь будь осторожнее со