Выше ноги от земли - Михаил Турбин

– Прости, – сказала Маша. – Это из-за меня. Я ему рассказала.

– Ты все сделала правильно.

Он снова поцеловал ее головку и вышел.

Полчаса идти от больницы до дома. Полчаса он сидел на набережной и смотрел на живое течение. Вдали, у его истоков, росла смуглая туча, и Руднев никак не мог расстаться с этим видом. В голове не осталось мысли, которая могла бы привести его в движение. Он точно вмерз в скамейку. Боялся шевельнуться. Ветер холодил раненую руку и успокаивал чувство катастрофического одиночества, которое вспыхнуло в тот миг, когда Костю вырвали из его объятий.

14

Куст сирени стянут в поясе алюминиевой проволокой, но разросся так густо, что проволока не держит. Под сиренью свалены камни, которые Илья возил с реки и складывал, как просила Саша. Она задумала альпинарий и теперь распихивала между валунов армерию и колокольчики. В углу клумбы – дубовый пень с пустой сердцевиной, в котором живут муравьи.

Саша присела на пень и сняла перчатки.

– Встань ты с него! – позвал Илья. Она боялась насекомых больше всего на свете. – Иди ко мне.

Саша подошла и, притянув лиловые ветки, вертела их в поисках пятилистника. Илья смотрел на ее открывшийся живот.

– Нашла! Съешь его и загадай желание. – Она угостила Илью счастливым цветком.

Лепестки горьким сахаром растаяли во рту.

– И?

– По вкусу как четырехлистник.

– Да нет же! Что ты загадал?

Илья притянул, поцеловал Сашу, чтобы она попробовала его желание на вкус.

Весь июнь они прожили в деревне: кислород, витамин D, прогулки. Сашин сон стал тише, но то уединение, которое должно было усмирить ее беспокойство, поначалу лишь добавляло тревоги. Особенно мучилась она во время дежурств мужа, когда приходилось оставаться одной в чужом доме. Чужом. Со смерти отца Илья ничего здесь не менял, и Саша не находила в нем места. Она придумывала себе работу и спасалась ею.

Может, разобьем у крыльца альпийскую горку?

Давай переклеим обои?

Вытащим этот хлам?

А стол надо к окну!

И сними ты эту хрень, она меня пугает!

Над креслом висела репродукция картины «Дети, бегущие от грозы» художника Маковского. На ней босая девочка несет брата прочь от бури. Белокурый малыш крепко вцепился в нее, но лицо его странно спокойное. Он точно знает, что сестра спасет его. Ребенком Илья тоже боялся этой картины, не садился в кресло под нею, потому что невольно представлял себя на месте детей. Со временем краски потемнели: хмурые облака свернулись в злую тучу, румяный лик девочки помрачнел, а малыш на ее спине глядел теперь совсем обреченно.

Илья щелкнул мальчишку по носу, фанерка отозвалась черствой нотой и затрепыхалась на гвозде.

– Так лучше?

Он снял картину.

– Лучше, но обои теперь точно надо менять, – ответила Саша, увидев сохранившийся под картиной узор.

– Что ж, легкая физическая нагрузка полезна для здоровья мамы и малыша. Фотки тоже снимать?

Саша поглядела на развешенные по стенам фотографии. Тут были Илья с Зазой, и портрет мамы с букетом сирени, тусклый снимок деда, раскрашенный жидкой акварелью, и даже фото самого дома, еще молодого, крепкого, с белозубыми наличниками.

– Фотки очень даже милые. Но нужно купить новые рамки.

– О-о-х, у тебя синдром гнездования, – сказал Илья. – Я слышал, это частое явление на пятом месяце.

– А у тебя синдром лентяя, – ответила ему Саша.

К середине лета дом и правда ожил. Обои висели новые, но заурядные, с едва приметной плетистой розой да голубыми птичками на лету, потолок побелен и светел, в окна била зелень. После непростых попыток привести в порядок запущенный сад он был наречен садом упущенным. Заросли посещались только для послеобеденного чтения и сбора смородинового листа на заварку. Но альпинарий сложили. Выглядел он жидко, особенно в сравнении с соседскими буйными клумбами, – зато со вкусом, зато не режет глаз. В пустой пень тоже сунули кадку с вербеной.

Тревога, которая пчелой жужжала над Сашиной головой, точно над ульем, стихла. В выходные, бессовестно проспав утро, они ходили в поля, гуляли до тонкой речки, для смеха брали с собой бамбуковые удочки. Обедали только под вечер, а потом, отяжелев, отдыхали в приятной прохладе дома.

– Ты думаешь, я буду хорошей мамой? – спросила Саша.

– Конечно! – без запинки ответил Илья, оторвавшись от книги.

Он читал ей Мопассана, вытянувшись на полу, а она сидела по-турецки в кровати и возвышалась над ним, как статуя Будды. Не дослушав главы, она встала, перешагнула через Илью и усталой походкой вышла из комнаты.

На следующий день Саша снова чувствовала себя легкой и веселой. Спрашивала с намеком, отчего к ним никто не ездит. Решено было позвать в гости Зазу.

– Почему в гости? Это же и его дом?

– Нет уж, пускай будет гостем. И как гость пусть приезжает с вином и тортом.

После смены Илья привез в деревню брата. Отоспавшись и пообедав, они отправились на заученную прогулку. Заза летел впереди. Саша глядела на него, будто видела первый раз. Ей было странно, как быстро он ходит, как громко говорит.

– Вы, кажется, совсем тут скисли! – засмеялся он, разворачиваясь на ходу.

Саша ускорила шаг. В поле она скинула обувь и пошла босая по чавкающей тропке. На берегу разделись, открыли бутылку. Пока Илья вытаскивал из рюкзака походные чашки, Заза отпил из горла. Саша тоже сделала глоток, только лишь чтоб вспомнить вкус розового молодого вина.

– Когда-нибудь я все-таки стану сомелье, – сказала она, облизав губы.

– Только выйти замуж за винодела с замком и стать Александрой Дюруа уже вряд ли получится.

Саша вернула Илье бутылку.

– Почему ты всегда рушишь мои мечты?

– Бросай этого зануду! – сказал Заза. – Пошли со мной.

Он потянул Сашу к реке.

– Нет, прости, дорогой! – Она высвободила руку. – Мой зануда умрет без меня.

Заза с шумом и криком вбежал в воду. Он добрался до фарватера и поплыл против течения.

– А что? И сейчас можно представить, что мы где-нибудь в Провансе, – предложила Саша, присев на полотенце рядом с Ильей. – Выбрались из шато на пикник и пьем розе из своего виноградника!

– И заодно выгуливаем умственно отсталого брата.

Заза греб на месте. Его лысая голова, как поплавок, то подымалась, то исчезала под водой.

– А если у него сведет ногу? – спросила Саша.

– Не помню, чтобы с ним случалось что-нибудь страшнее насморка.

Заза вылез из воды. Поохал, славя мгновение. Он не был похож на жителя улиц и смотрелся на фоне быстрой реки и большого неба как истинный абориген. Дикий, мокрый, холодный,