Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП) - Льюис Кэрролл

Здесь, кроме излишних «десяти лет» (отсебятины для рифмы), всё безупречно.

Я им послал письмо опять:«Я вас прошу не возражать!»

Они ответили: «Но, сэр!У вас, как видно, нет манер!»

Сказал им раз, сказал им дваНапрасны были все слова.

Я больше вытерпеть не мог.И вот достал я котелок...

(А сердце — бух, а сердце —стук),Налил воды, нарезал лук...

Тут Некто из Чужой ЗемлиСказал мне: «Рыбки спать легли».

Я отвечал: «Тогда пойдиИ этих рыбок разбуди».

Я очень громко говорил.Кричал я из последних сил.

И тут возражения можно приберечь. Далее, однако, идут слова Некоего из Чужой Земли (это опять-таки для рифмы «земли—легли»; в оригинале же просто «Некто»), и вот они переведены очень вольно, общими восклицаниями, тогда как на деле они соответствуют некоему забавному приёму (см. ниже).

Но он был горд и был упрям,И он сказал: «Какой бедлам!»

Он был упрям и очень горд,И он воскликнул: «Что за чёрт!»

Переводя следующее двустишие, переводчица применила для рифмы редкое, не всем известное специальное иностранное слово, что уже совершенно недопустимо в стихотворениях для детей.

Я штопор взял и ватерпас,Сказал я: «Обойдусь без вас!»

Заглянув в словарь, находим, что ватерпас — это прибор под названием «уровень». Однако операции с этим прибором Шалтаем-Болтаем вовсе не предусмотрены; переводчица, скорее всего, так и не разгадала загадки. Далее — окончание; передано оно вроде бы и верно, но отчего-то маловразумительно…

Переводчик Щербаков заставляет рассказчика адресовать письмо не «рыбкам», как бы они ни звались, но лишь одной-единственной рыбке — ершу, да ещё ершу из пруда! Стихотворение теряет свой первоначальный, совершенно прозрачный, сюжет (понял ли его и Щербаков?), а потому рассматривать далее перевод Щербакова вряд ли имеет смысл.

А вот перевод Леонида Яхнина, несмотря даже на то, что он также далёк в этой части от подлинника, рассмотреть всё же стоит: начинает Яхнин в совершенно оригинальном духе, отчего начинает казаться, будто дальше последует не менее, чем у Кэрролла, весёлая последовательность неожиданных событий. Итак:

Писал [я] осеннею порой —Я переписку вел с плотвой.

Пишу я: «Рыбки! Ни гугу!Ведь я сижу на берегу!»

А рыбки пишут: «Дорогой!Да мы на берег ни ногой!»

Пишу я: «Мелкая плотва!Да за подобные слова…»

А рыбки пишут: «Грубиян!Попробуй сунься в океан!»

Со злости я в другом письмеНе написал ни бе ни ме.

А рыбам будто дела нет —Они ни слова мне в ответ.

Как видим, последовательность обмена письменными репликами (даже если это «пустые» реплики, не содержащие ни «бе», ни «ме») у Яхнина совершенно естественна для своеобразной логики выстраиваемой им игровой переписки. И неважно, что у Кэрролла тут — иная логика; стихотворение Яхнина до сих пор совершенно оригинально; читатель вправе предположить уже, что перед ним не перевод, но сочинение «по мотивам» — т. е. сочинение аналогичной структуры и ритма, но с иным, хоть и близким, сюжетом.

Но далее Яхнин неожиданно возвращается к подлиннику.

Тогда я написал: «Ну что ж...»Пошел и взял консервный нож.

Только при чём здесь консервный нож? Шалтаю-Болтаю он действительно нужен в английском оригинале, так ведь его рыбки не в океане живут…

Потом из кухни приволокПомятый медный котелок.

Скорбя в предчувствии беды,Налил я в котелок воды.

Тут появился сам собойКакой-то странный НИКАКОЙ.

И я сказал: «Кипит вода.Скорей зовите рыб сюда!»

Вернулся быстро он назад,Развел руками: «Рыбы спят.

Я не решился их будить.Придется, право, погодить».

Я топнул правою ногой:«Какой ты, право, НИКАКОЙ!»

Ответная реплика Незнакомца передана, опять-таки, очень вольно; соответствующее двустишие можно вообще счесть лишним — выкиньте его, и стихотворение Яхнина не пострадает:

Но он обиделся, чудак,И проворчал: «Ах, вот вы как!»

Последние три двустишия Яхнин превращает и вовсе в нечто несуразное.

Решил я сам пойти на дно,Взяв нож консервный заодно.

Я весь до ниточки промок,А дверь закрыта на замок.

Стучал я долго в дверь: ТУК-ТУК!Стучал в окно: БАМ-БАМ! И вдруг...

Неужели и в понимании Яхнина рыбки живут где-то на дне водоёма, куда за ними и рассказчику приходится опять лезть с ватерпасом? Но это не так! А последнее двустишие вовсе переводчиком не понято. Но предложим же читателям и наш вариант, отражающий, надеемся, замысел Кэрролла во всей доступной нам полноте.

Послал я рыбкам как-то разЗаписку: «Это — мой приказ».

Ах, эти рыбки в глубине!Они ответ прислали мне.

В ответе было, на беду:«Не можем выполнить, ввиду».

Писал я снова: «Не пенять,Коль не хотите исполнять!»

И снова рыбки, повздыхав,Писали: «Ваш нелёгок нрав!»

И раз, и два я повторил,Но их не переговорил.

Я взялся чайник выбиратьДелам задуманным под стать.

И, выбрав новый и большой,Наполнил я его водой.

Но Некто весть принёс о том,Что рыбки улеглись рядком.

Ему сказал я: «Как же быть?Коль спят, изволь их разбудить!»

Ему я в ухо, в полный духКричал, как будто был он глух.

Сказал он гордо, напрямик:«Тут не поможет шум и крик».

Сказал он холодно вполне:«Не добудиться их, за не…»

Тогда я штопор с полки взялИ сам будить их побежал.

Спешу к их двери запертой,Тяну, толкаю, бью ногой,

Пытаюсь высадить плечом,А дело видите ли, в чём…

Дело в том, что это рыбки из консервной банки, которую требуется вскрывать открывалкой. До нас одна только Т. Щепкина-Куперник передала эту ситуацию совершенно недвусмысленно:

Я рыбкам разослал приказ:«Вот что угодно мне от вас!»

Они из глубины морскойОтвет прислали мне такой:

«Никак нельзя на этот разИсполнить, сударь, ваш приказ».

Я им приказ послал опять:«Извольте сразу исполнять!»

Они, осклабясь, мне в ответ:«Вам так сердиться смысла нет».

Сказал я раз, сказал я два...Напрасны были все слова,

Тогда на кухню я пошелИ разыскал большой котел.

В груди стучит... В глазах туман...Воды я налил полный чан!

Но кто-то мне пришел сказать:«Все рыбки улеглись в кровать».

Тут снова отдал я приказ:«Так разбудить их сей же час!»

Ему я это повторилИ крикнул в ухо из всех сил.

Но он сказал мне, горд и сух:«К чему кричать? Хорош мой слух».

И горд, и сух, сказал он мне:«Я б разбудил их, если б не...»

Тут с полки штопор я схватилИ разбудить их сам решил.

Но дверь нашел я запертой.Тянул, толкал, стучал... Постой!

Дверь отворить не мудрено.Схватился я за ручку, но...

У перевода Щепкиной-Куперник имеется, однако, один изъян — в её двустишии «Никак нельзя на этот раз // Исполнить, сударь, ваш приказ» потеряна резкая обрывчатость мысли, оставляющая Алису в полном недоумении: «The little fishes’ answer was // “We cannot do it, Sir, because—” Такой комический приём встречается в данном стихотворении ещё один раз — в последней реплике Неизвестного: «Сказал он холодно вполне: // „Не добудиться их, за не…“» (или даже „зане“). А ведь после этого «because» (‘ввиду’) Алиса вынуждена перебить Шалтая-Болтая и пожаловаться, что она не вполне понимает, о чём идёт речь. Переводчики обязаны тут в любом случае выстроить что-то сходное.