Кементарийская орбита - Дмитрий Леоненко

Следом за грузовыми поблескивало колечко криоотсеков – почти сравнимое величиной с грузовым из-за сложной системы радиопоглощающих покрытий. Тракторы, компьютеры и станки можно залить смазкой и не волноваться из-за действующей на них радиации, по крайней мере, пока уровень недостаточно велик, чтобы снизить конструкционную прочность сплавов или повысить собственную радиоактивность. С людьми и животными ситуация другая. Репарационные механизмы не работают в замороженных клетках, урон от частиц, повреждающих ДНК, непрерывно накапливается. Даже фоновая радиация от образующих человеческое тело изотопов способна привести к нежелательным мутациям. Что уж говорить о космическом полете, с врезающимися в корабль на маршевой скорости заряженными частицами и плюющимися нейтронами и гамма-излучением реакторами?

С технической точки зрения, удобнее было бы погружать нас в анабиоз еще во Взлетном и доставлять на корабль уже охлажденными. Но тут вступали в силу чисто медицинские факторы. Один – уже упомянутый, в виде радиационного урона. Конечно, по сравнению с пятивековым путешествием к HD 160691 лишний месяц в космосе особой роли не играл, но Орбиталь старалась предупредить каждую мелочь, которая могла повлиять на исход экспедиции.

Второй – в виде последствий медицинского плана. Вопреки распространенному мнению, человек в анабиозе – это не просто замороженная льдинка. Для поддержания анабиоза необходим строгий контроль температурного режима, если только вы хотите получить на выходе живого космонавта, а не размороженную отбивную – вплоть до выдерживания разной температуры хранения для различных органов и тканей, регулярная обработка реагентами, введение агентных присадок и непрерывный мониторинг условий содержания. Анабиозная аппаратура в мобильном варианте займет слишком много места и массы, чтобы монтировать ее на челноке и вытаскивать из гравитационного колодца Земли. Проще установить все необходимые блоки один раз на борту межзвездного корабля.

За криоотсеками располагались ряды спускаемых модулей. Отсюда казалось, что поверхность корабля покрывает сплошная металлическая чешуя – клиновидные блоки располагались нос к корме, в несколько рядов, охватывающих весь корпус «Семени». Чуть ближе к носу в отдельных боксах содержались невидимые отсюда разведшаттлы и малые автономные скафы корабля. Дальше корпус корабля парой широких ободов охватывали обитаемый отсек экипажа с модулем жизнеобеспечения и грузовой маховик. Тут и там от «ствола» осевого киля отходили «ветви» сенсорных и коммуникационных мачт, некоторые из них выходили за пределы носового щита.

Вторая ступень «Семени» была меньше по размеру, чем первая – всего-то пять километров длиной. Между ней и обитаемым отсеком располагались пропорционально уменьшенные радиаторы и вторая цепочка топливных танков. Кольца тормозных двигателей упирались в «чашечку цветка» – огромное зеркало из перемежающихся разнесенных слоев титана, бериллия и радиопоглощающего покрытия. Внешняя поверхность релятивистского щита отражала габаритные огни окружающих «Семя» мобильных доков и снующих вокруг легких челноков с буксирами.

«Добровольский» завершил торможение, и «Семя» закрыло собой половину неба. Крохотное кольцо грузовых отсеков обратилось в сияющую огнями стену металла. Мне невольно вспомнились слова Ланцеи. Крупнейшее сооружение в обитаемом космосе, по сравнению с которым показались бы скорлупками ХЕПОС, комплекс Лагранжа, околоземные станции и весь космофлот Орбитали, вместе взятый. Мысль о постройке такого чуда только по соображениям рекламы казалась наивной. А как насчет спасения собственной карьеры?

Наш корабль неподвижно завис в ста метрах от стыковочного шлюза «Семени», между подвесами посадочных модулей и центрифугой обитаемого отсека. Мы давно защелкнули ремни и неподвижно висели, пристегнутые к панелям. Керн простился с нами, отдал честь Лазареву и скрылся в ведущем в служебные помещения «Добровольского» шлюзе. Меня слегка мутило – то ли взяла свое космическая болезнь, то ли сказывались побочные эффекты подготовки к анабиозу.

Легкая качка – модуль отсоединился от «Добровольского», и теперь буксир толкал его к «Семени», попыхивая маневровыми. Толчок при контакте.

– Стыковка со «Звездным семенем» завершена. Модуль под контролем бортовой сети. Просим отстегнуть крепления, – произнес синт.

Створки люка скользнули в сторону. Внутрь проплыли двое оперспейсеров, мужчина и женщина. Мужчина был лыс как колено и довольно объемист для спейсера, светлые волосы его спутницы коротко острижены. Обоим на глаз я бы дал лет сорок – сорок пять.

– Еще полсотни будущих кементарийцев, – произнес лысый. – Оперспейсер Люк Винхольт, оперспейсер Мария Каррас к вашим услугам.

Лазарев кратко представился.

– Приветствую на нашем кораблике, – Винхольт ухмыльнулся. – Располагайтесь, чувствуйте себя как дома. За дальнейшими консультациями – к оперспейсеру Каррас. Она старший анабиотик смены.

– Шесть-Агро – за мной, приписанные к прочим группам колоны – за синтами, на встречу со своими проводниками, – торопливо произнесла Мария. Она ловко, будто русалка, скользнула в шлюз. Возникла небольшая сумятица, пока первые несколько человек проходили переходник.

Я приостановился в воздухе у выступающего из переборки поручня, одной рукой держась за него, другой – перехватывая Ланцею. Почувствовал легкую дрожь ее плеч.

– Не волнуйся, – прошептал я. Мы с Ланцеей повисли в воздухе лицом к лицу. На нас никто не обращал внимания – подобные сценки разыгрывались по всему пространству модуля.

– Димер, – Ланцея грустно улыбнулась. – Спасибо за поддержку. Ты хороший человек.

– Еще увидимся, – приободрил я ее. Ланцея вздохнула и вывернулась из моих рук. Секунда – и скрылась в сошедшихся за ней створках шлюзового люка.

Пока набиралась следующая десятка, пока открывались и закрывались люки двух шлюзовых узлов, прошло минут десять. Я вгляделся в узкий тоннель, но никого не увидел.

– Не спи, замерзнешь, – хлопнул меня по спине Крапивник. Перебирая руками ступени, мы вырулили из короткого туннеля, соединявшего осевую шахту со шлюзом, к бегущей вдоль стены дорожке. Мария ожидала нас, повиснув над краем ленты. Когда вся Шестая неуклюжей вереницей показалась из хода, она уцепилась за идущий поперек ленты поручень – и заскользила вдаль, в сторону кормы.

Изнутри «Семя», несмотря на свои циклопические размеры, производило то же впечатление, что и большинство космических кораблей Орбитали. Очень тесно, отовсюду торчат какие-то приборы, панели, мигают индикаторы и сигны АС. Осевой туннель был относительно свободен от внутрикорабельной машинерии, но даже в нем порой образовывались заторы, которые приходилось распутывать синтам. Мы дважды прижимались к дорожке, пропуская в опасной близости от голов чьи-то мелькающие конечности. Люди в черной форме спейсеров встречались редко. И неудивительно – «Семя» было автоматизировано в достаточной степени, чтобы на переходе обходиться командой из трех человек.

Полчаса спустя Мария оторвалась от дорожки и скользнула в один из боковых люков. Очередной шлюз отделял боковой коридор от осевой шахты. Довольно короткий, тоннель вел к закрытой двери, за которой обнаружилось просторное по местным стандартам помещение. Большую часть его оборудования я не мог опознать даже приблизительно, но стойкий специфический запах наводил мысль о лазарете. Вдоль стен тянулись панели с креплениями, явно предназначенные для условий невесомости.

– Ждите здесь, колоны, – приказала Каррас. Скрылась за следующей дверью – я мельком успел рассмотреть ряды медкапсул.

Мы переглянулись.

– Ну что, дружище, – слегка нервным и насмешливым голосом произнес Крапивник. – Пора вздремнуть?

– Наконец-то шанс выспаться, – Геккон картинно зевнул до ушей. – Не будите меня следующие пятьсот лет, если можно.

– Вас растолкать к Большому Разрыву? – в тон друзьям ответил я. Мой голос тоже дрогнул. Пустой желудок заурчал, напоминая о себе.

– Парни, – Ленка отпустила свою скобу, перелетела к нашей троице. – Серьезно же… Этого еще никто не делал. Первая межзвездная, первая автономка на пятьсот лет, первая консервация на столько же… Я охренеть как горжусь нами. И мне страшно.

– Рыжая, – Крапивник неудачно зацепил ее плечом, отбросив. Дотянулся, придержал за край накидки. – Без волны, без блока.

– Трогательно, – заметил Геккон. Кажется, он хотел сказать что-то еще, но люк скользнул в стену.

– Оперколон Геккон, – услышали мы голос Марии. – Пройдите сюда, будьте добры.

Оливер ухмыльнулся. Окинул нас взглядом, насмешливо отсалютовал. И скрылся за захлопнувшейся дверью.

Минуты тянулись до одурения медленно. Напряжение копилось под ложечкой тугим комком.