Конь на один перегон (сборник) - Михаил Веллер

– Я пошел, – ответил Женя и протопал в прихожую.

– Уже…

– Пора мне. – Женя взял свой рюкзак. – Пора, – открыл дверь.

– Заходи, – тупо сказал Сухоруков.

– Ноги моей здесь не будет.

– Ты не можешь думать обо мне плохо, – торопливо заговорил Сухоруков. – Совесть моя чиста. (Это была правда – почему сейчас он сам себе не верил?) Я все-таки сделал кое-что в науке. Дети у меня хорошие… (Что я несу? – ужаснулся он…)

Женя рассмеялся, стоя уже на лестничной площадке.

– Прощайте, Евгений Сергеевич. – Он сплюнул. – Ноги моей здесь не будет! – крикнул он и с грохотом захлопнул дверь.

Проснулась жена.

– Женя, – тихонько позвала она… – Что там у тебя?

Никто не отвечал. Она накинула халат и вышла в кухню. Массивный стальной «Атлантик» тикал на белом пластике стола. Никого. В ванной и туалете – тоже.

– Евгений, – позвала она. – Где ты, Женечка?

Черта с два!

Двадцатидвухлетний Женька Сухоруков, романтик, бабник, бродяга, размашисто шагал темной улицей, подкидывая на плече грязный рюкзак. Он посвистывал, покуривал, поплевывал сквозь зубы, улыбался, вдыхая ночную прохладу.

– И флаги на бинты он не рвал, – с некоторым пафосом пробормотал он о себе в третьем лице, сворачивая к вокзалу. Его потери и обретения еще не прикидывались друг другом.

Мы не поедем на озеро Иштуголь

Рассвет в алтайских горах напоминает переводную картинку в детстве: полупрозрачная размытая пелена стя-а-агивается – и взрываются чистейшие небесные акварели. Утром я вытаскивал спальный мешок из палатки, закуривал и наслаждался зрелищем.

В то лето мы с женой проводили отпуск, путешествуя по Горному Алтаю. Туристический маршрут.

В группе нас собралось пятеро: еще двое – студенты из Львова, и семнадцатилетняя москвичка. Маршрут двухнедельный. На четырнадцатый день нам задавалось выйти к Белому Аную, сесть там на автобус и вернуться в Бийск; а там самолет – и фью домой в Ленинград: конец отпуску.

Из всех видов отдыха я с институтских лет предпочитаю исключительно туризм. Когда одиннадцать месяцев корпишь в лаборатории, то потом лежать на пляже или сидеть с удочкой – скучно: душа просит движения и простора. О возделывании дачного участка я уж не говорю… Нет: видеть мир, познавать новое, преодолевать трудности первозданной жизни, – вот настоящая смена обстановки.

Кто проходил по сорок километров в день с сорокакилограммовым рюкзаком за спиной, кого мочил дождь и продувал ветер, кто обжигаясь хлебал у костра припахивающий дымом кулеш и ночевал под звездами в спальном мешке – тот поймет меня. В наш цивилизованный стрессовый век ничто не заменит неповторимого чувства туристского великого братства.

Доводилось мне спускаться по реке на плоту, доводилось в раскаленной степи делить на четверых последнюю фляжку воды, и в отчаянный шквал ставить рвущуюся из рук палатку, и идти по азимуту в таежных буреломах. Я и со своей будущей женой познакомился некогда в походе.

В нынешней нашей группе отношения определились сразу и естественно. Я был старшим, жена руководила приготовлением пищи, студенты, Саша и Толя, исполняли работу типа заготовки дров, носки воды и мытья посуды, а семнадцатилетняя Маринка пользовалась всемерным их покровительством – соперничество было честным и благородным – и делала что могла, а не могла она почти ничего. Но такое кроткое и прелестное существо полезно в группе: поддерживает дух рыцарства, заставляет даже самого растяпистого мужичонку чувствовать себя почти охотником на мамонтов, воином-охранителем детей и женщин. Психологический климат в группе был прекрасный.

И вот все подошло к концу… Каменистым косогором мы спустились к домишкам Белого Ануя и разбили лагерь у речки, в сотне метров от дорожного моста; а утром подойдет автобус…

Ребята принесли два ведра воды, натаскали валежника на костер, Маринка, внемля жене, мешала поварешкой и снимала пробу, мы раскинули проветриваться спальники – садящееся за лесистый склон солнце еще грело, август стоял отменный.

Костер трещал, ужин побулькивал, зазвенели струны Сашиной гитары… нам было грустно от предстоящего завтра расставания, мы сроднились за эти две недели; где еще узнаешь человека так, как в походе, когда все на виду и характер проявляется до конца.

Потом заварили кофе на последней банке сгущенки, пели тихо туристские роднящие песни, и гитарные переборы грустили сладко о пережитом вместе, где: быстрые перекаты рек, пьянящий луговой аромат, снежные вершины спят во тьме ночной, и ноют от лямок рюкзака натруженные плечи. Туристу всегда есть что вспомнить.

Но судьба одарила нас еще одной встречей, еще одним воспоминанием.

Из перелеска на склоне появились какие-то черные точки. Они выползали, множились и недлинной плотной колонной двигались вниз.

Я достал свой полевой бинокль. Это были яки! Черные, обросшие мохнатой черной шерстью, с крутыми длинными рогами. Два всадника повернули их к дороге и, пыля, стадо начало удаляться стороной.

– Смотри, Маринка – настоящие яки, – протянул я бинокль.

Не успели мы все рассмотреть как следует яков, как оттуда же показалось большое стадо овец. Не меньше нескольких тысяч голов. Выходя на свободное пространство, они разбредались широкой многослойной шеренгой и медленно скатывались вниз эдаким подобием македонской фаланги. Еще четверо всадников сопровождали их.

– Ковбои, – завороженно произнесла Маринка, не отрываясь от бинокля.

– Пастухи, – солидно-пренебрежительно поправил Саша.

Двое всадников, маша плетями, завернули край стада так, что оно стало двигаться почти к нам. Уже различались бородатые лица, слышались гортанные выкрики и блеяние овец.

И тут один из ковбоев ударил коня и направился к нам ровным неторопливым аллюром.

– Здравствуйте, – степенно сказал он, осаживая коня у костра.

Выгоревшая армейская панама в сочетании с сапогами, многонедельной бородой и черным загаром придавала ему вид киногероя-первопроходца. Какой-то амулет болтался на засаленной веревочке в распахнутом вороте рубахи, пятнистой от солевых разводов. Он соскочил с седла, развязал моток привязанной к луке веревки и, намотав свободный ее конец на руку, пустил коня пастись на такой вот привязи.

– Издалека? – спросил я.

– Из Монголии, – хриплым, сорванным голосом ответил он.

Ого!

– И давно вы оттуда? – спросила жена.

– Два месяца. Все лето идем.

Он отрубил кусок валежины, заострил кол и вбил поодаль топором в землю, привязал к нему веревку, чтоб конь пасся сам, и присел к нашему костру.

Маринка налила ему кофе; Саша дал сигарету. Ощутился запах пота, человечьего и конского, пыли, овечьей шерсти – пахло терпко, волнующе, прямо какой-то ковбойско-романтический букет.

Он с медлительным достоинством прихлебывал кофе и выдувал дым колечками, глядя перед собой.

– Вы их пасете? – спросила жена.

– Гоним. Из Монголии. Ну, и пасем по дороге.

– А потом?..

– Потом – в Бийск.

– А что там?

– Мясокомбинат.

– А зачем из Монголии?

– Покупаем скот у них.

Трудноопределимая первозданная сила, какое-то спокойное и естественное единение с природой, с миром исходили от этого человека, проводящего жизнь в седле, среди гор. Кто б мог подумать: не в голливудском Техасе, а у нас, без кольта и стетсоновской шляпы – вот рядом с нами сидит настоящий ковбой. А!

– А оружие у вас есть? – с придыханием спросила Маринка, бессовестно колыша ресницами и округляя розовый ротик.

– Карабин.

– А… что?.. нужен?

– Ну. Волки могут ночью подойти… или что.

– А вы что же – и ночью… пасете?

И представилось, как ночью этот черный бородатый парень стоит с карабином на фоне звезд, чутко прислушиваясь к леденящему волчьему вою в горном распадке.

– И бывает, что пропадают овцы у вас?

Он усмехнулся – оскалился легко:

– У нас лично не пропадают.

Выждав столько, сколько, очевидно, полагалось его приличиями, он вежливо изложил просьбу: ручку или карандаш и листок бумаги. Ему надо написать письмо. Где, кто, в каком краю земли ждал от него весточки?

Мы подарили ему шариковую ручку, два конверта и блокнот.

– А можно прокатиться на лошади? – отважилась Маринка.

Он отставил пустую кружку, плюнул на окурок, пустил его в костер и предупредил:

– Конь монгольский. С норовом, по-монгольски выезжен.

За седлом был привязан какой-то тюк, мешавший перекинуть ногу.

– Плащ, – пояснил он. – Ватник. В горах ведь погода за час трижды меняется.

Подсадил Маринку в седло, шлепнул коня по крупу, и тот послушно побежал по кругу, удерживаемый веревкой. Действительно – через десять секунд при резком толчке Маринка свалилась на землю, ничего, к счастью, не повредив.

– Хорошо обошлось, – скупо обронил ковбой.

Его товарищи со стадом удалились уже на несколько километров.