Десну перешли батальоны - Алексей Десняк

— Хлопцы, бумажка в хлебе!..

Все бросились к нему. Надводнюк осторожно разгладил небольшой листок бумаги… Было темно, разобрать ничего нельзя было.

— Прочитаем завтра…

Спали тревожно. Часто просыпались, смотрели в окошечко, но на дворе еще была ночь. Каждый думал о крошечном листке бумаги и рассвета дожидался у окошечка. Как только начало сереть, Надводнюк попробовал разобрать написанные карандашом слова. Некоторые буквы расплылись, и посинела бумага.

«Хлопцы, — прочитал, волнуясь, Дмитро, — моя рана уже заживает. Вчера М. принесла мне от Б. губернскую земскую газету, в которой пишется, что 28 апреля немцы арестовали министров Центральной рады и что 29 апреля в Киеве в цирке был съезд хлеборобов-землевладельцев, и там немцы показали новоиспеченного гетмана, царского генерала, какого-то Скоропадского. Гетман заявил, что он за хлеборобов, кулаков и помещиков. Гетман уже приказал возвратить землю помещикам и кулакам. Таковы новости. Вот что немцы натворили. Вы, хлопцы, держитесь крепко и положитесь на меня. П.»

Надводнюк еще раз перечитал написанное, выразительно посмотрел всем в глаза, порвал бумажку на мельчайшие кусочки и засыпал их песком.

— Я что-то не пойму толком… Переворот немцы сделали? — спросил Яковенко.

Все сели на соломе. Дмитро посередине.

— Я, хлопцы, это так понимаю. Гетмана посадили немцы, гетман — царский генерал. Вот и выходит, что Украину вторично продали немецкому кайзеру и русским помещикам. Теперь немцы начнут грабить Украину еще сильнее. Немцы скажут: «Мы тебя посадили, так ты нас и слушай…» Духом, хлопцы, не падать, у Павла есть какой-то план, зря писать не станет.

— Когда бы знать, что Павел думает, на душе было бы легче.

— Поживем — увидим, — успокаивал Надводнюк.

И все же после записки Павла на душе стало немного легче. Есть еще свои люди на свободе! Может как-нибудь да освободят из этого погреба… И Павло не один. Ананий, Яков Шуршавый, Сорока… Еще найдутся.

Вверху за окошечком мерно шагал часовой. Взошло солнце, золотистый луч заскользил по окошечку. Во дворе топали, долетали обрывки команды. Немцы вышли на занятия. Арестованные молча прислушивались к жизни по ту сторону каменной стены.

Вскоре двери в погреб опять отворились. На пороге остановились переводчик и высоченный заспанный немец с двойным патронташем на животе.

— Надводнюк!

— Куда? — насторожился Надводнюк.

— К пану офицеру на допрос!

Вышли во двор. Солнечные лучи и напоенный тополиным запахом воздух ударили в лицо, и Дмитро чуть не упал. Немец поддержал его, а потом толкнул прикладом в спину. Дмитро выпрямился и твердым шагом пошел к крыльцу. Вошли в комнату, бывшую учительскую. У стола, заваленного картами и книгами, сидел Шульц. В зубах догорала сигара. Не дойдя до стола, Надводнюк остановился. Конвоиры стояли навытяжку возле дверей.

Офицер пососал сигару, потер виски и, не поворачивая головы, что-то сказал переводчику, а тот обратился к Надводнюку:

— Пан офицер в последний раз предлагает сказать, где оружие и кто в селе коммунисты?

Надводнюк рассмеялся Шульцу в глаза.

— Вы же у нас делали обыск и ничего не нашли!

Переводчик еще не успел перевести ответ Дмитра, как Шульц вскочил, коршуном налетел на Надводнюка и изо всех сил ударил его кулаком по лицу.

— Швайн!

Надводнюк от неожиданного удара зашатался. Но тут же овладел собой, крепко стиснул зубы, закрыл глаза, весь почернел, мускулы напряглись. Шульц испуганно отскочил. Надводнюк вздохнул и уже смотрел в окно. Из рассеченной губы текла кровь.

Шульц закурил новую сигару и гаркнул на переводчика. Тот выбежал и через минуту вернулся в сопровождении двух огромных мордастых солдат. Шульц опять что-то крикнул. Они схватили Дмитра под руки и потащили во двор. Шульц шел следом за ними. У походной кухни немцы сорвали с Дмитра пиджак и брюки и бросили его на землю. На спину и на ноги Дмитру уселись солдаты-великаны. Шульц ударил Дмитра ногой по голове.

— Ты был главным в ревкоме! — твердил переводчик. — Где оружие, документы? И кто еще коммунист?

Надводнюк плюнул на краги офицера. Шульц вскрикнул. Тело Дмитра рассек шомпол. Кровь брызнула на ноги немцев, покраснел песок под Дмитром.

Тонкие губы офицера ритмично двигались — он считал удары. Надводнюк стонал глухо, сквозь зубы. На пятнадцатом ударе Шульц махнул рукой. Переводчик наклонился к Дмитру.

— Скажешь?

Надводнюк молчал.

Офицер опять махнул рукой. Шомпол со свистом опустился на спину Дмитра.

— Господин Шульц!

Офицер круто обернулся. В десяти шагах от «его в воротах стояла Муся, по-весеннему одетая в белое платье. Шульц поморщился — ему мешали, — но, галантно кланяясь, подошел к девушке.

— Господин Шульц, такая чудная погода, пойдемте походим в саду! — кокетливо наклонила голову Муся.

— О-о, я с удовольствием! — расшаркался офицер, поднося ее руку к своим губам. Приказав отвести Надводнюка в погреб, он взял Мусю об руку и повел со двора.

— Я никогда не думала, что вы такой жестокий, господин Шульц!

— Не будьте наивной! Война! Потом — это большевик, а большевиков надо бить.

— Бить — это некультурно, господин Шульц! — возмущалась Муся.

— Некультурно? Большевиков бить — культурно! — резко выкрикнул офицер. — Их надо расстреливать!

— Вы — жестокий, господин Шульц.

— Таков закон войны! Большевики — это зараза! Влияют на солдат.

— Вы их, действительно, расстреляете? — Муся старалась, чтобы голос не дрожал. Шульц засмеялся.

— Я — офицер армии кайзера! Я выполняю приказ высшего командования! Сначала допрошу, а потом расстреляю!

Муся приложила руки к груди:

— Господин Шульц, не расстреливайте большевиков здесь, я боюсь…

Шульц игриво прижал ее локоть.

— О-о, не беспокойтесь! Мы расстреливаем культурно. На кладбище. Большевики сами себе выкопают могилу. Кладбище у вас за селом. Вы и не услышите.

— Как я вам благодарна, господин Шульц! — вполне искренне поблагодарила Муся. — Почему вы к нам не заходите? Нам скучно без вас.

Офицер улыбался и обещал прийти.

Сквозь листву ореховых деревьев, из открытого окна гостиной Соболевских долетали бодрые звуки походного марша.

Шульц повел Мусю к Соболевским.

Марьянка с нетерпением ждала возвращения Муси. И как только та вошла к себе в садик, Марьянка бросилась к ней.

— Узнали?

Муся опустила голову.

— Их расстреляют.

Марьянка зашаталась. Чтоб не упасть, ухватилась за ствол яблони.

— Когда?

— Офицер говорил, что расстреляют, а когда — не сказал. Еще будут допрашивать.

— Если б узнать, где будут расстреливать?

Муся пожала плечами. Марьянка начинает чудить. Разве не все равно?

— Он сказал: на кладбище.

— Муся, правда? — Марьянка схватила ее за руку. В глазах Марьянки вспыхнули огоньки. Муся опять пожала плечами. Марьянка так обрадовалась, будто немцы не расстреляют их, а выпустят на свободу… Потом Муся откровенно призналась:

— Я не пойду больше к Шульцу. Я его боюсь.

— И не ходите, — посоветовала Марьянка.

Она помогла Мусе разбить цветник перед окнами, попрощалась и ушла со двора.

— Теперь — на хутор, — прошептала она самой себе и побежала, босая, стройная, легкая — в ситцевой кофточке и черной юбке. Возле церкви она встретила несколько верховых, пеших и Федора Трофимовича с дубовой палкой в руке. Они гнали впереди себя большое стадо: коров, овец и свиней. Стадо поднимало тучу пыли. Верховые закрывали носы, чихали и отплевывались. Следом за ними, плача, шли женщины, дети. Жена Степана Шуршавого, маленькая, с худыми ногами, прикрыв лицо грязным полотняным передником, в отчаянии громко всхлипывала:

— Ко-о-ров-ка ты м-м-оя е-д-динствен-ная…

За женщиной шли Наталка и Кирей. Наталка плакала, а Кирей, сгорбившись и повесив седую голову, чертыхался. Вдоль плетня шла уже пожилая женщина в крашеной синей полотняной одежде и, останавливаясь, молила:

— Федор Трофимович, сыночек мой сизокрылый!.. С сумой по миру пускаете!.. Верните телку!

— Немцы берут! За помещичье имущество добро берут! — кричал Писарчук. — Я тут не при чем.

— Не отдадите? — остановилась перед ним женщина.

— Просите немцев, что вы меня просите?

Женщина схватилась за голову.

— Веди, веди, чтоб уже тебя повело! Чтобы ты счастья не знал никогда, как и я не знаю! Будь ты проклят!

Писарчук поднял палку и ударил женщину.

Она истошно закричала:

— Спа-а-си-те!.. спа-а-сите!..

Верховой осадил лошадь, подлетел к женщине и полоснул ее нагайкой по голове. Нагайка запуталась в волосах. Немец рванул ее к себе, женщина, раскинув руки, упала под копыта. Немец и Писарчук догоняли стадо.