Книга об отце (Ева и Фритьоф) - Лив Нансен-Хейер

Братья Фритьофа Эйнар Бёллинг и Александр Нансен прово­дили «Фрам» до Ларвика. Там взошел на борт Коллин Арчер и сам встал к штурвалу. Он управлял кораблем некоторое время, пока тот не вышел из фьорда. Тогда все трое сошли на берег.

Свердруп должен был присоединиться к экспедиции в Трон­хейме и перед отъездом нанес Еве прощальный визит. Он расска­зал, что экспедиции не хватает пятнадцати тысяч крон и Нансену придется еще читать лекции и в Бергене, и в других местах, чтобы покрыть хоть часть этой суммы.

Ева была в отчаянии. Перед отъездом он был таким усталым, и она боялась, что это его совершенно измучает.

«Что же, тебе никогда не будет покоя? — писала она Фритьофу.— Разве не лучше взять деньги из нашей кассы, мне не нужно теперь так много. Ради бога, сделай это! Тебе ведь надо отдохнуть, я знаю, не то ты заболеешь. Возьми у нас эти пятнадцать тысяч, я умоляю тебя, слышишь? Я прекрасно проживу без них, а когда ты вернешься, они не будут нужны ни тебе, ни мне. Эти проклятые деньги!»

Фритьоф был растроган и написал в ответ:

«Я долго сидел и смотрел на твой портрет, нарисованный Вереншельдом. (13) Как хорошо, что он со мной. Потом вынул твою фотографию работы Жазинского и поцеловал ее. Я достал альбом со всеми фотографиями Лив и твоими. (12) Милая, удивительная наша малышка Лив! И я просто заболел от тоски по тебе, дорогая моя Ева-лягушечка. Здесь, в моей маленькой каюте, меня окружают воспоминания о тебе, и я еще много раз часами буду мечтать о тебе. Любовь светится в каждой строчке, в каждом слове твоих писем, и они находят отклик глубоко-глубоко во мне. Ах, как прекрасно так крепко любить, разве не делает это жизнь совсем другой, и разве не прекрасна тоска, вопреки всему? Ведь мы обладаем друг другом во всех наших воспоминаниях, во всех мыслях, в нашей беско­нечной любви. Пускай нас разделяет даль, что из того? Все снова на­ладится, и пока наши мысли будут находить дорогу к нашим сердцам, мы всегда будем вместе. А там, глядишь, мы встретимся опять, живые и здоровые, и счастье будет безгранично. Ты ведь знаешь, я и сам не могу сказать, сколько пройдет времени, но долго ли, коротко ли придется ждать — жди смело и знай, что мы хорошо снаряжены и наверняка вернемся домой. Я совершенно спокоен в этом отношении, никакого несчастья быть не может, я уж позабочусь, и рано или поздно я вернусь.

Ты, дорогая моя, хочешь, чтобы я взял наши деньги, чтобы собрать нуж­ную сумму. Какая ты добрая и великодушная, и как я горжусь тобой! По счастью, это дело как будто улаживается, как ты, наверное, уже слы­шала от Александра, и эта забота отпала».

Все-таки он сделал доклад в Бергене, как было решено. Но публике пришлось прождать его почти полчаса, потому что, как раз когда ему надо было одеваться, хлынули потоком сче­та, а разобравшись в них и надев фрак, он, к своему ужасу, обнаружил, что в кают-компанию вошла целая группа американ­ских туристов. Они пришли познакомиться с ним и осмотреть корабль.

Вдоль всего побережья толпился народ. То и дело с берега слышалось «ура» — то это была стайка детей, то крестьяне и ры­баки, которые стояли и смотрели вслед кораблю. Груженые пароходы выходили из гаваней и приветствовали их музыкой и пением. Битком набитые людьми большие туристские пароходы салюто­вали и поднимали флаги, и повсюду выходили в море маленькие лодки и поджидали «Фрам». Мужчины вставали и размахивали шляпами, женщины — платочками.

«Довольно неловко принимать все эти почести, не успев еще ничего совершить»,— писал в дневнике Нансен.

В каждой гавани его ждали письма и телеграммы от Евы, и из всех мест, где они по пути останавливались, Фритьоф писал и телеграфировал ей. Эти письма были самым большим утешением для них обоих в последующие три года, и оба не раз их пере­читывали.

Ева уверяла, что она уже «пришла в норму» и Фритьофу не надо о ней беспокоиться. Она опять дает уроки, встреча­ется с людьми, Лив растет и умнеет. Сколько бы лет ни про­шло — три, четыре года,— она все равно будет ждать с верой и надеждой.

В Тромсё лето кончилось, и Полюс послал им навстречу сви­репую метель. Зимняя погода сопровождала их вплоть до Вардё, последнего норвежского порта. Здесь их встретили с большой тор­жественностью. Весь фьорд был усеян лодками, люди дожидались на улицах еще с вечера. Многие приехали издалека и, воспользо­вавшись случаем, устроили сбор средств на покупку нового боль­шого барабана для городского духового оркестра, который назы­вался «Северный полюс». Вечером в честь команды «Фрама» были устроены роскошные проводы, на которых прозвучало множество речей. Еву тоже вспомнили, и так хорошо, что Фритьофу с трудом удалось удержаться от слез.

Нелегко было собрать всех членов команды «Фрама», когда пришло время отправляться в путь. Все знали, что никаких пиру­шек на «Фраме» уже не будет, и, конечно же, всем хотелось выпить на прощанье.

В последнюю ночь на вахте стоял сам Нансен. Все было го­тово. Лоцман Хогенсен, провожавший их от Бергена, сошел с ко­рабля и забрал с собой всю почту. На борту кроме команды оста­вался только секретарь Нансена Кристофферсен, который следо­вал вместе с ними до Югорского Шара. В три часа утра Фритьоф разбудил Свердрупа и, взяв несколько матросов с Кристофферсеном, отправился в шлюпке на берег, передал письма и сразу же вернулся назад. И вот «Фрам» снялся с якоря. Это было 21  июля.

Нансен стоял на капитанском мостике и смотрел, как вда­ли исчезает Норвегия. «Наша прекрасная отчизна, где жи­вет Ева».

Но он уже не грустил. Письма Евы вселили в него бодрость, на душе было легко. На миг сквозь туман пробилось солнце и осветило вершины гор, когда «Фрам» выходил в море.

27-го вечером уже показался первый лед, и тут все увидели, какими превосходными ледовыми качествами обладает «Фрам».

Пройти через сплоченные дрейфующие льды в густом тумане было нелегко. Но «Фрам» вертелся, «как клецка на тарелке», и, как ни узок был проход между льдинами, он все же одолел его. Рулевому приходилось нелегко, зато какое наслаждение провести корабль через тяжелые льды! Они быстро прошли Югорский Шар и 29 июля были в Хабарове. Здесь надо было доверху набить углем трюм «Фрама» и принять на борт собачью упряжку, которую при­гнал Тронтхейм.

В первую очередь Нансен расспросил его о ледовой обста­новке в Карском море. Вместе со Свердрупом и Хенриксеном он отправился на рекогносцировку на восток. Обстановка была хоро­шей, надо было только выходить как можно быстрее.

Нансен сделал несколько пробных ездок на собаках и был очень доволен. Но оказалось, что большинство собак кастри­ровано и среди них нет ни одной суки. Оставалось надеяться только на маленькую суку Квик, которую он, к счастью, взял с собой из дома, и на четырех кобелей, которых не успели кастри­ровать.

3 августа все наконец было готово к отплытию. Всю ночь на­пролет Фритьоф писал письма. Надо было написать Еве и друзьям и, кроме того, деловые письма. Он написал также Бьёрнсону, который принимал живое участие в разработке планов экспе­диции, следил за приготовлениями Нансена и подбадривал его. Особенно сильное впечатление произвело на отца стихотворение Бьёрнсона об исследователе и путешественнике Нансене. То, что Бьёрнсон считал его путешествия делом национального масштаба, было для отца большой поддержкой, и, конечно же, он пони­мал, что это накладывает на него соответствующие обязатель­ства. В своем письме отец выразил, что значит для него эта дружба:

„...Фрам", Хабарово, 3 августа 1893 г.

Дорогой Бьёрнсон!

Теперь, когда я надолго со всеми прощаюсь и думаю о прошедшем, ты, конечно, встаешь перед моим мысленным взором, как одна из вы­сочайших вершин, и ты навсегда останешься той вершиной, той вехой, к которой, как птицы, будут устремляться из полярного безлюдья мои мысли.

А потому спасибо тебе великое за напутствие, и пусть доведется мне, вернувшись назад, увидеть Норвегию свободной. Швеция — пустяки, лишь бы нам освободиться от нашей инертности и трусости, тогда мы и от Швеции освободимся, это, я думаю, получится само собой, и это и прочее. Но тебе придется вынести всю тяжесть этого дела.

Прощай и до радостной встречи.

Преданный тебе Фритьоф Нансен.

...Ты доставишь нам много радостных часов во время похода, я раздо­был все, что ты написал».

При этом ему пришли на память строки одной из песен Евы:

Неумолимый пробил час —Я разлучен с моей любимой.

Он не мог усидеть внизу и вышел на палубу. Радость напол­няла его, он напевал песню.

Потом он вернулся в каюту и взялся за длинное письмо-днев­ник к Еве.

«Ты знаешь, на что я досадую? Что нет со мной нескольких из тех пе­сен, которые ты поешь. Время от времени мне вспоминается какой-нибудь отрывок, и вот я его напеваю. И тут у меня делается такое отличное настроение, и я вспоминаю, как прелестно ты ее пела. Да, так будет не раз, я буду отыскивать в памяти то, что помню из твоих песен, и, напевая, предаваться милым радостным мечтам. О да, жизнь все-таки прекрасна.