Книга об отце (Ева и Фритьоф) - Лив Нансен-Хейер

Вдобавок она была и хороша собой. Маленькая головка, боль­шие живые глаза с длинными ресницами, изящно очерченные брови, ясный и чистый профиль, энергичный подбородок. Строй­ная, гибкая фигура.

Главным, однако, была не внешняя красота, а красота и богат­ство ее внутреннего мира.

Только о ней он теперь и думал, не зная покоя ни днем, ни ночью. Если нельзя было увидеться, он писал ей:

«Ева — что ты сделала со мной? Я и сам не пойму. Все, что раньше привлекало меня — красота природы, море, работа, книги,— все теперь стало неинтересным. Я смотрю на это, как бес­смысленное существо, а мысли все кружат вокруг одной-единственной — вокруг тебя».

Для Фритьофа, жизнь которого всегда была такой наполнен­ной, это было подлинным переворотом.

Он часто говорил: «Жизнь началась с Евы».

А сама Ева?

Она и в своем доме, и в мире искусства привыкла видеть зна­чительных людей, но этот человек не был похож ни на одного из тех, кого она встречала раньше. Его независимый образ мыслей, его подвиги, его титанические замыслы — все было сказкой!

То, что он не принимал на веру ходячих мнений, а сам хотел докапываться до сути вещей, часто вразрез с общепринятым мне­нием, было ново для нее. Она росла под влиянием высокоодарен­ных, утонченных людей, окружавших ее дома, людей, которых она любила и уважала. Веселая и беззаботная, она на многие вещи смотрела глазами братьев. Ей самой никогда не приходило в го­лову докапываться «до сути вещей». Поэтому она еще не задумы­валась о том, во что, собственно, «верует». Как и Фритьоф, она не была склонна к какому бы то ни было мистицизму. Однако и философствовать она не любила.

Фритьоф, напротив, с ранних лет привык думать и разрешать свои сомнения сам. Он во всем полагался только на себя и считал, что нужно иметь свое собственное, а не чужое мнение. Христианская вера, в которой его воспитали, была для него слишком тесной, и, поняв, что она несовместима с законами природы, он тут же от нее отказался. Это не поколебало его уважения к родителям. Их высокие моральные принципы наложили на его мировоззрение неизгладимый отпечаток, они-то и побуждали его к бескомпро­миссному самопознанию.

То мировосприятие, к которому он пришел, было достаточно просто. Мир создан без какой-либо определенной цели, свойства людей унаследованы, а все их поступки диктуются инстинктами, чувствами и потребностями. Душа неотделима от органической жизни. Бога не существует, и никакой потусторонней жизни нет. Единственная цель жизни заключается в том, чтобы развивать свои способности и возможности на пользу грядущим поколениям.

В то время он яростно отстаивал свои убеждения и называл себя атеистом. Впоследствии он стал называть себя агностиком. Всю жизнь он продолжал искать истину и всегда стремился жить согласно своим убеждениям. Его принципы пробудили в характере Евы черты, которые прежде в ней дремали. Мысленно возвращаясь к своей юности, Ева вспоминала одни лишь ясные солнечные дни. Никто не требовал от нее слишком многого, и, за что бы она ни бралась, все давалось ей легко. «Где наше солнышко?» — то и дело слышалось в доме. «Ева, иди сюда, дай послушать, как ты смеешься»,— говорили ее друзья.

Она танцевала и веселилась, ходила на лыжах и рисовала. У нее было много поклонников, и, конечно, порой она и сама слегка влюблялась. Влюблены были в Еву ее кузены Пауль и Эрнст Винге, с которыми она прилежно переписывалась, когда бывала за границей или когда они уезжали. Некоторые из писем Евы сохранились, они дают хорошее представление о ее беззабот­ной молодости и живой речи, характерной для молодой современ­ной женщины. После своего дня рождения, совпавшего со смертью ее  брата   Киа,  она пишет Эрнсту, который учился в Ганновере:

«Дорогой Эрнст! Спасибо за твое участливое письмо к моему два­дцатичетырехлетию. Прими также мою глубокую благодарность за пре­красную открытку с соболезнованием. День рождения я не отмечала. У меня был назначен вечер, но, как ты знаешь, умер Киа, и вечер теперь отложен на Новый год. Жаль, что тебя здесь не будет.

...Рождество-то как будешь встречать, горемыка? По-моему, ты будешь сильно тосковать по дому!

Я отправлюсь во Фрогнерсетер и буду кататься на лыжах. После рож­дества я, как ты, может быть, слышал, буду выступать в опере «Фауст» в роли Зибеля. Фру Кристиан Ларсен будет исполнять роль Гретхен, Фаустом будет тенор по имени Скрам, а Мефистофеля пока еще не нашли. Будет поставлен также один акт из «Кармен»,с Милли Тавлов в заглавной роли. Во главе этого предприятия стоит фру Илен, ей удалось снять помещение театра на Меллергатен, с оркестром, на две субботы подряд. Все это, конечно, провалится. Не так это легко, как они думают, поставить такие прекрасные оперы, как «Фауст» и «Кармен». А пока что мы можем забавляться на репетициях, которые бывают весьма веселыми.

Если бы было больше бумаги, мое письмо было бы длиннее. Но теперь я кончаю.

Твоя кузина Ева».

В письмах, относящихся к тому времени, когда она училась  пению в Берлине, сквозит добродушное, веселое кокетство, которое  свидетельствует о ее живом характере. Она всегда увлекалась исскусством, живо интересовалась людьми, и особенно молодыми  людьми. Но я никогда не слышала, чтобы она кого-то всерьез любила до встречи с Фритьофом.

В молодости Еву одинаково сильно влекло к двум видам искус­ства. Но постепенно ей стало ясно, что к живописи у нее нет доста­точных способностей, и победило пение. В пении она предъявляла к себе серьезные требования, но ее честолюбие имело определен­ные пределы. Пять лет она проучилась у Торвальда Ламмерса. Она также ездила в Берлин и занималась пением у мадам Арто. Ева успешно дебютировала в филармонии в 1881 году, исполнив «Сон Эльзы» из «Лоэнгрина». Она пела с чувством, сохраняя есте­ственность в передаче тонких оттенков. Ее одинаково хорошо принимала и публика, и музыкальная критика. Позже она оставила оперу и стала исполнительницей романсов. Публика Христиании очень любила ее концерты. Еще живы многие люди, слышавшие пение Евы. Они не могут забыть ее толкование Кьерульфа и Шу­берта. Однажды публика аплодировала ей, стоя на стульях, пока не заставила в пятый раз повторить песенку Грига «Приходи, коз­лик, к мальчику».

И все же, хотя она и завоевала себе имя в нашем музыкальном мире и могла быть уверена в своей публике, она перед каждым выступлением неизменно волновалась.

«И сама не знаю, зачем я себя терзаю»,— говорила она и часто делала длительный перерыв между концертами. Поэтому ей не так трудно было отказаться от артистической карьеры и безраздельно посвятить себя отцу, его жизни, его планам.

Они с отцом были очень разные — и внешне, и внутренне. Но оба были художниками, личностями прямолинейными и сильными. Оба не терпели неправды и мелочности, оба любили природу — лес, горы, любили друг друга.

Решив пожениться, Ева и Фритьоф не видели надобности от­кладывать свадьбу. Оставалось только найти жилье. Пока Фритьоф на неделю уехал в Осгордстранн, где Ханс Хейердал писал его портрет, Ева обошла всю Христианию в поисках квартиры. Но не нашла ни одной, которая понравилась бы ей самой или Фритьофу. Что до него, то больше всего ему бы хотелось поселиться в хижине в безлюдной местности.

Но это было не единственное, что заботило Еву. Ее родные ожидали, что она будет венчаться в церкви, Ева же опасалась, что Фритьоф, как раз задумавший выйти из государственной церкви, не захочет и слышать ни о чем, кроме гражданского брака. Она не привыкла задумываться над подобными вопросами, а теперь оказалась между двух огней.

Всю неделю она страшно тосковала по Фритьофу. Так глупо пропадают чудесные дни. Неужели этот Хейердал не может писать побыстрее?!

«Ненавижу Хейердала!» — писала она Фритьофу.

Однажды вечером оба в одно и то же время сели писать друг другу, и письма одновременно пришли к адресатам. Фритьоф рассказывал, что только что получил письмо от Оссиана Сарса.

«Он обрисовал мне отрицательные стороны выхода из государственной церкви. Я прекрасно отдаю себе отчет в этом, но иначе не могу. Ева, что-то во мне сопротивляется этому. Между тем мысль о тебе заставляет меня колебаться. Он пишет о тебе, а это больное место, до которого нельзя касаться. Я могу ради того, что свято и дорого тебе, сделать все, только не могу перестать быть самим собой. А если я так поступлю, то буду чувствовать, что изменил себе. Ну, у меня есть еще время для раз­мышлений такого рода».

Ева, же писала:

«Кроме того, что мне недостает тебя, меня еще изо дня в день терзают разговорами о нашем гражданском браке. Особенно огорчаются домаш­ние — Эрнст, Оссиан и мама. Все они считают, что ты неправ.

Мама просит, чтобы я попыталась отговорить тебя. Но я не могу, Фритьоф. Что-то во мне этому сопротивляется, мне кажется, я не должна оказывать какого-либо давления на тебя в этом деле.