Космонавты живут на Земле - Геннадий Семенихин

— А врача вызывали? — спросил Алеша, чтобы хоть как-нибудь откликнуться на сказанное.

— Зачем врач? — улыбнулся Костров. — Я и сам силен в диагностике. Ходили на лыжах. Дистанция десять километров. Распалился и выпил воды из-под крана — вот и вся история болезни. Чуточку потрясет, к утру буду здоров.

— Вероятно, я зря к вам зашел, — сказал Горелов, — вам надо отдыхать, а я тут...

— Да ты рассказывай, что случилось?

— Расчет крыла не получается. Зашел к Субботину, он взялся помочь, да тоже не осилил.

— Вот так блондин, — покачал головой Костров, — совсем в математике обанкротился. Верочка, принеси авторучку, логарифмическую линейку и подложить что-нибудь.

Костров сел, положил на колени Алешину тетрадку и углубился в расчеты.

— Чудак ты! Это же все равно, что семечки щелкать! — добродушно приговаривал он, безжалостно черкая гореловский вариант. — Здесь квадратный корень ни к чему, здесь К надо возвести в степень, здесь уберем знак равенства.

Задача и на самом деле была сложной. Лоб у Кострова покрылся складками. Он целиком ушел в мир алгебраических знаков, бесшумно раздвигал и сдвигал линейку, выписывал на черновик колонки цифр. И все-таки за какие-то пятнадцать-двадцать минут проверил и поправил всю многочасовую Алешину работу и, ничуть не рисуясь, сказал:

— Неси теперь хоть в Академию наук!

— Как же это вы сумели так быстро? — спросил Алексей, с восхищением пробегая исписанный листок и удивляясь в душе тому, что такой же, как и он сам, летчик-истребитель в недалеком прошлом и космонавт в настоящем, Костров так блестяще владеет сложными математическими выкладками. То, что он сделал с вырванным из тетради листком бумаги, полным ошибочных цифр, показалось Горелову волшебством. Алеша пристально наблюдал за Костровым, когда тот безжалостно перечеркивал его цифры, надписывал над ними новые, чуть улыбаясь при этом доброй, прощающей улыбкой. Это был совсем не тот майор-заводила, что ворвался в его квартиру в тот день, когда он появился в городке, командовал космонавтами, когда те ставили Горелова под холодный душ, а потом выкрикивал тосты. Сейчас перед ним сидел чуть усталый, очень сосредоточенный человек, в темных глазах его, обращенных на Алексея, было внимание и доброта.

— Ну и ну! — проговорил Алексей. — Быстро вы...

— Погоди, научишься... — засмеялся Костров. — Для меня это пройденный этап. Я сейчас бесконечно малыми и теорией вероятности занимаюсь.

Верочка, сооруди нам по чашечке кофе.

На маленький письменный стол, заваленный чертежами и тетрадями, Вера Ивановна поставила кофейник и две чашки.

— Пейте, Алексей Павлович. Может, вы с вареньем любите? Могу предложить кизиловое и клубничное. Вы же такой редкий гость, хоть и сосед.

Хотелось бы почаще открывать вам дверь.

— Смотрите, — повеселел Костров, — я уже начинаю ощущать, что такое соседство молодого холостяка со стариком. Тут поневоле долго не разболеешься.

— А почему со стариком? — улыбнулся Горелов.

— Ну а кто же я по сравнению с тобой? — сказал Костров. Его лицо с блестящими от жара глазами вдруг посерьезнело. — Тебе-то еще и двадцати пяти нет, а мне тридцать седьмой пошел. Я начинал знаешь когда? Вместе с Гагариным к полету готовился.

— Значит, вы его близко знаете?

— Еще бы. Был группарторгом, когда намечался первый полет. А жили тогда знаешь как? Разве о таком городке могли мечтать? Первая группа космонавтов только зарождалась. Единственной комнате были рады. Один из наших друзей "Москвича" купил, так мы шапку по кругу пускали, чтобы на бензин собрать. Летчики из соседних частей посмеивались: вот, мол, экспериментаторы завелись!.. Потом — первый полет. Тогда "готовность номер один" сразу нескольким дали. И мне в том числе. Помню, привезли нас на Ил-18 на космодром — жарища, пыль. Степь необъятная во все стороны расстилается.

И ходим мы по ней каждый со своею думою. А чего там скрывать — дума у всех одна: "Вот бы мне приказали быть первым". Человек, Алеша, есть человек: от обиды и боли — бежит, к подвигу и славе, как к огненному цветку папоротника, что расцветает по поверью в ночь под Ивана Купала, — готов потянуться. Понял я по себе, какое настроение ребятами владеет, и зло меня тут взяло. Неужели я настолько слаб духом, что победить самого себя не сумею? — Костров тряхнул головой, прядка черных волос упала на лоб. Вера стояла в дверях. Горелов подумал, что она уже не однажды слышала этот рассказ и все же не может отойти, раз уж муж снова заговорил о незабываемом.

— Ребят бы, мать, шла укладывать, — ласково посоветовал Костров, но она не двинулась. — Самое главное, Алеша, и самое трудное для человека — это победить самого себя.

— Я уже слышал эти слова, — сказал Горелов, вдруг вспомнив Соболевку, свой первый день жизни на аэродроме.

— От кого же? — заинтересовался Костров.

— От своего товарища и соседа по комнате. Он тоже говорил об этом. А вот победить себя не смог. Ушел на ночные полеты больным и разбился.

Костров задумался.

— Бывает, конечно, и так, — протянул он. — Все бывает... А вот наши ребята себя победили. И я победил. Собрал их всех и говорю: товарищи, считаю открытым наше небольшое собрание. Повестка дня: "Клянусь с честью выполнить задание партии и Родины". И продолжаю свое выступление в таком примерно духе: "Сейчас каждый из нас мечтает о полете. Но корабль космический один, кресло в нем пилотское одно, и полет рассчитан тоже на один виток. Все ясно как божий день. Следовательно, полетит кто-то из нас один, остальные останутся на земле. Полетит тот, кому прикажет ЦК... Так вот что, товарищи. Не буду цитировать отрывки из бессмертной поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре" о рыцарской дружбе и верности. Мы — советские летчики, первые космонавты. И потому должны с самым горячим сердцем проводить в космос того, кому будет поручено выполнить это задание". Когда окончил свою речь, гляжу, у ребят глаза разгорелись. Стали выступать один другого горячее. Помню очень ясно, Юра Гагарин говорил: "Вся моя жизнь до последней капли крови принадлежит партии и Родине. И если этот полет будет доверен любому моему товарищу, я буду гордиться им так, словно я сам нахожусь на его месте". Взволнованно говорил, хорошо. А вскоре стало известно решение Государственной комиссии. Ему, Юре, приказано было быть первым космонавтом Вселенной...

— А как же другие реагировали?

Костров усмехнулся:

— Реагировали! Слово-то какое. Сказал бы просто: пережили. Пожалуй, пережили — тут больше всего подходит. Конечно, каждый ждал, что назовут его фамилию. Но затаенной зависти я ни в ком не уследил. Не было ее. Помню, один из наших товарищей все же внушал нам некоторую тревогу. Он как-то особенно загрустил, когда было объявлено решение. А настал день пуска, ушла ракета на орбиту, Юра доложил о том, что хорошо все перегрузки перенес, так этот наш хлопец, как ребенок, прыгал: "Гагарин, Юра, давай жми!" — кричал что есть мочи от радости.

— Кажется, вчера все это было... — вздохнула Вера Ивановна.

— От этого "вчера" нас с тобой, Верочка, отделяют годы, — поправил Костров. Он вновь лег, удобно вытянув под одеялом ноги.

— Тебе что-нибудь принести? — спросила она.

Костров покачал головой. Горелов посидел еще немного, потом встал и, поблагодарив за помощь, ушел.

— Смотри же, — сказал Костров, — заглядывай почаще. Впрочем, я и сам к тебе дорогу найду.

У Леонида Дмитриевича Рогова, или просто Лени, как все его называли в редакции большой московской газеты, была за плечами не слишком большая, но насыщенная событиями жизнь. Куда только не забрасывала его журналистская судьба! На исходе января он приехал в городок космонавтов с черным от загара лицом, и это никого не удивило. Из газетных репортажей все знали, что Рогов более двух недель провел на Южном полюсе с научной экспедицией. Передав оттуда по радио все свои корреспонденции и репортажи, выехал на целый месяц в Индию и лишь после Нового года возвратился в Москву.

Рогов не только интересно и живо писал, но был настоящим мастером фоторепортажа. Его снимки, сделанные то на Крайнем Севере, то на юге или в средней полосе России, украшали многие столичные выставки. В городке космонавтов его хорошо знали: Рогов присутствовал на запуске "Востока-2", писал в свое время о Гагарине и Титове. Позднее многие газеты перепечатали его интервью с одним из космонавтов под игривым заголовком: "Нужен ли в космосе букетик ромашек?" Космонавта, к которому Леня обратился за сутки до старта, взволновал этот вопрос. Леня старательно оснастил его простой утвердительный ответ двумя десятками красивых звучных фраз, и с его легкой руки это интервью пошло гулять по страницам газет, журналов и даже книг.

Успел Рогов побывать на целине и выпустил сборник очерков о молодых ее покорителях. Назывался он "Сказы нового Алтая". Однажды в физзале Леня спросил у космонавтов, прочли они эти очерки или нет. Ответы прозвучали сдержанно. Костров сказал: "Ничего", Локтев признался, что еще не прочел. Ножиков, похлопав Леню по плечу, заметил: "Пиши, пиши, тема, брат, сам понимаешь, какая перспективная", а Субботин, пока шел этот разговор, подтягивался на кольцах, переходил с них на турник. Повисая головой вниз в трудном упражнении, успевал чутко прислушиваться. Потом быстро соскочил, обтер руки, как это делают спортсмены, кончая заниматься на снарядах, и громко продекламировал: