Космонавты живут на Земле - Геннадий Семенихин

— Ну, конструктор и ученый — я понимаю. А врач?

— Подожди, и это поймешь, — последовал ответ.

И скоро он понял. Он думал, что тренировками в термокамере, на центрифуге и в сурдокамере управляют самые что ни на есть искусные летчики, принесшие в мир космонавтики свой огромный авиационный опыт, и вдруг узнал, что всем этим ведают врачи. В своем кабинете генерал Мочалов как-то познакомил его с худощавым немолодым подполковником, на лацкане у которого Алеша разглядел значок мастера спорта.

— Это наш новенький, — представил его Мочалов. — Как вы на него смотрите?

— Смотрю, как на будущего пациента, — засмеялся врач, оказавшийся самым главным по испытаниям в термокамере.

Через час Алеша узнал, что и камерой молчания, или сурдокамерой, как ее именовали официально, руководит врач Василий Николаевич Рябцев. А на центрифуге командует тридцатисемилетняя кандидат наук Зара Мамедовна.

...Жизнь в городке шла своим чередом. Зимние дни с нудными рассветами и досрочными закатами сгорали, как магний на фотосъемках. Горелов уже пообвык, уверенно ходил по коридорам штаба и учебного корпуса, знал, где какие находятся лаборатории, — правда, двери многих из них оставались для него пока закрытыми. С завистью читал он красной или черной тушью написанные таблички: "Тихо! Идет опыт", "Не входить! Тренажер включен!", "Идут занятия!". Особенно привлекали Алексея четыре комнаты на втором этаже учебного корпуса. Двери их были постоянно закрыты, да еще и задрапированы изнутри. Но однажды, когда кто-то выходил из комнаты, Горелову удалось подсмотреть белый шарообразный остов, и у него учащенно забилось сердце. Это была кабина — не макет, а настоящая кабина космического корабля, та, что уже поднималась к звездам и благополучно вернулась на землю. Теперь ее превратили в тренажер космонавтов, и далеко не все из тех, кто населял городок, допускались в эти заветные комнаты. Алеша в тот же день спросил у Кострова:

— Володя, скажи мне по-честному. Космический корабль — это действительно потрясающее зрелище?

— Ты имеешь в виду момент, когда он стартует с космодрома?

— Нет. Когда он на земле или в наших учебных классах.

— Ах, ты про тренажер? Про кабину космонавта?

— Ну да.

Костров пожал плечами и ничего не ответил.

— Почему ты молчишь?

— Видишь ли, — задумчиво начал Костров, — мне, например, эта кабина примелькалась. На заводе я видел уже кое-что и получше из нашей завтрашней космической техники. И если я стану распространяться о своих впечатлениях, то могу тебя разочаровать: надо мной, как говорят, довлеет сравнительный метод...

— Ну а все-таки, — настаивал Горелов, — ты на свое прошлое оглянись, Володя. Вспомни, как впервые входил в эту кабину.

Костров сдвинул прямые брови, наморщил лоб.

— Одно скажу, Алеша, пусть даже это будет больше из области лирики. День, когда я впервые сел в настоящее кресло космонавта, мне показался самым чудесным днем моей жизни. — Он помолчал немного и прибавил: — Только ты не торопись; не за горами этот день и у тебя.

Горелов огорченно вздохнул. Полковник Иванников не бросал слов на ветер. Он действительно засадил новичка за напряженную учебу, допустил только к физподготовке да вестибулярным тренировкам. Все остальное время Горелов проводил за учебниками. Недавно прошли вступительные экзамены в академию. Он сдал их довольно успешно и теперь вместе с другими космонавтами два раза в неделю ездил в Москву.

Группа у них была очень неоднородна. Володя Костров окончил академию еще до зачисления в отряд и теперь сдавал кандидатский минимум. Самый пожилой, Сергей Иванович Ножиков, одолевал последний курс, остальные учились на третьем, и только Алексей вместе с Мариной и Женей были зачислены на первый. Когда они расселись в голубом автобусе, чтобы ехать в Москву на первое занятие, бойкая Женя под общий одобрительный смех так окрестила всех троих первокурсников: "Наша женская группа во главе со старшим лейтенантом Гореловым". Название закрепилось. Когда они собирались для следующих поездок, не было случая, чтобы кто-нибудь не пошутил:

— Как там группа товарища Горелова?

— Это какая же? — невинно отвечали ему. — Женская, что ли? В сборе.

Летели километры под колесами автобуса, мелькали в заиндевелых окошках подмосковные деревни с низкими, придавленными снеговыми шапками избами, белыми громадами возникали кварталы новых блочных зданий, все настойчивее и настойчивее теснили старые дряхлые домишки. А потом как-то незаметно возникала Москва, почему-то казавшаяся слишком официальной в холодной зимней дымке, со своими шумными улицами и площадями.

В академии на лекциях и консультациях космонавты держались замкнуто. Авиаторы народ дотошный и на первых порах Алексею трудно было отвечать, кто он и что, почему не живет в Москве, а наезжает неведомо откуда на занятия. Однажды, когда его особенно стали донимать разными расспросами, выручил Андрей Субботин.

— Ну чего вы пристали к человеку? Кто да откуда! Разве не знаете — он сын министра. На лекции приезжает на собственной "Волге", — добавил он колко, — да и вообще как будто не рвется сойтись с вами...

Слушатели отчужденно отхлынули от Горелова, а Субботин тут же толкнул его в бок:

— Здорово я их отшил, а?

Учеба давалась Алексею не то чтобы легко, но и большого напряжения не требовала. Бывали, правда, и осечки. Так случилось, когда он не смог решить задачу, связанную с аэродинамическим расчетом крыла. Взъерошив свои курчавые волосы, он с ожесточением бросал на пол листок за листком. За окнами давно уже посинело, вспыхнули первые звезды. А задача — ни с места. Отчаявшись добиться результата, Алексей решил обратиться за помощью. Но к кому? Этажом выше жил Андрей Субботин. Его жена уехала с девятилетним сыном на каникулы в Торжок к матери, и Андрей холостяковал. К нему, кажется, удобнее всего было зайти, и Горелов стал собирать со стола листки. Субботин встретил его с таким видом, будто давно ждал. Полез тут же в холодильник, потряс перед глазами бутылкой портвейна, горестно заметил:

— Три месяца храниться непочатая. Если бы у меня завтра не термокамера...

— Да я не за этим, — отмахнулся Горелов, — у меня расчет крыла не получается.

Субботин поставил бутылку в сторону, сбегал на кухню и включил чайник. Короткие рукава шелковой синей тенниски обнажали его сильные руки, еще сохранившие летний загар.

— Это мы сейчас... проще пареной репы, — сказал он, берясь за логарифмическую линейку.

Прошло несколько минут. Андрей пыхтел, морщил лоб, вздыхал. Лист бумаги был весь исписан цифрами, формулами. Линейка в его руках то раздвигалась, то, щелкнув, сдвигалась. Наконец он сознался:

— Слушай, могу тебя обрадовать: у меня тоже не выходит.

— Так бы сразу и говорил, — помрачнел Горелов.

Однако Субботин был вовсе не тем человеком, кого могла смутить неудача.

— Позволь-ка! — возмутился он. — А ты чего, собственно говоря, хмуришься? Я на него, чудака, драгоценное время трачу, а он еще и недоволен. Пойди тогда с этой своей тетрадкой к Жуковскому.

— К какому еще Жуковскому?

— А к тому, что у нашей проходной напротив Константина Эдуардовича Циолковского стоит. Так, мол, и так, скажи, дескать, я, старший лейтенант Алексей Горелов, будущий покоритель Вселенной, запутался в трех соснах и потерпел полное фиаско в расчете крыла. Не можете ли вы, Николай Егорович, сойти с пьедестала и оказать мне аварийную помощь? Он старик отзывчивый, поймет сразу.

— Не надо мне к Жуковскому, — забирая тетрадь, насупился Алексей. — Найдется кто-нибудь и поближе. Пока!

— Постой, — бросился за ним Субботин, — а чаек?

— Выпей его с Жуковским, — посоветовал Горелов, закрывая за собой дверь.

Медленно спустился он на второй этаж и, стоя на лестничной площадке, несколько минут раздумывал, поглядывая на дверь соседней с ним двенадцатой квартиры: позвонить в такой поздний час или нет? Все-таки решился.

Дверь быстро открылась, и на пороге в клеенчатом кухонном фартуке появилась Вера Ивановна, жена Кострова.

— Вы к нам? — спросила она удивленно: Горелов за все время жизни в городке еще ни разу не был у своих соседей.

— Извините, что так поздно, — сбивчиво объяснил он. — Мне к вашему мужу надо.

— Проходите, проходите, — распахнула дверь Вера Ивановна. — Володя в той комнате.

Горелов прошел, куда ему указали, и увидел на диване Кострова. Поверх одеяла, которым тот был укутан, лежала еще теплая летная куртка.

— Кажется, я заболел, Горелов. Знобит, — виновато признался Костров.

— Вера, дай водички.

Уже успевшая снять кухонный фартук, Вера Ивановна принесла стакан крепко заваренного чая. Вероятно, она только-только отстиралась: руки были красные, и на них просыхали водяные брызги.