Космонавты живут на Земле - Геннадий Семенихин

— После тебя и садиться-то жутко.

— Да ладно, парень, — сказал Ножиков, — Не скромничай.

Длинные тонкие пальцы Андрея высекли из клавишей два бурных аккорда, потом пробежали слева направо, и Алеша услышал незнакомый бравурный мотив. Чуть хрипловатым голосом, отбивая такт ногой, Субботин запел:

Эта песня про дни наши быстрые,Про отчаянных наших парней.Космос помнит ракетные выстрелыИ маршруты всех кораблей...

Дремов склонился к Алеше, на ухо шепнул:

— Это он сам сочинил. Понял?

Голос Субботина, осмелевший и поднявшийся на бóльшую высоту, продолжал петь о том, как потерпел в космосе катастрофу отважный человек, как корабль его был ранен метеором, — но не сдался смертям, не отступил космонавт...

Метеором корабль его раненныйНеподвластен движенью руки,И склонились над ним марсиане,Крутолобые чудаки.

Отпевать его чинно хотели,В марсианскую почву зарыть,Чтобы больше земляне не смелиМарс таинственный навестить.

Но в скафандре своем белоснежном,Нет, не сдался смертям космонавт,И опять по просторам безбрежнымРазнеслось слово громкое «старт».

...Над дверью, ведущей во вторую комнату дремовской квартиры, висел торопливо написанный рукой хозяина плакатик: «Добро пожаловать!» Между буквами торчали головки пивных бутылок, блеклыми глазами смотрели на них осоловелые воблы... Игорь широким жестом распахнул дверь, и Алеша увидел покрытый клеенкой стол, на котором навалом лежала вобла, нарезанный крупными кусками черный хлеб и стояли четыре бутылки пива, видно только что вынутые из холодильника, едва успевшие отпотеть.

— Прошу, ребята, занимать места.

— Отцы командиры, нас, кажется, приглашают, — прогудел Локтев.

Космонавты расселись. Дремов погасил свет, оставив включенным лишь электрический обогреватель.

— Друзья мои, — заговорил Дремов, — сколько мы ходим по одной и той же жизненной тропе?

— Смотря что ты имеешь в виду? — уточнил Ножиков. — Если этот отряд, то не столь много. Здесь мы вместе всего два года.

— А знаем друг о друге далеко не все. Так или не так?

— Да, пожалуй, так,—протянул Субботин.

— А вот, Алеша, — продолжал Дремов, — так тот вообще ничего о нас не знает. Поэтому я решился на такой ответственный шаг, как «большой сбор». Давайте займемся воблой и поговорим о том, как каждый из нас пришел в космонавтику.

Алеша, сидевший на самом краю стола, почувствовал, что все смотрят на него. «А что я могу сказать?» — в смятении подумал он.

— С кого же начнем? — деловито осведомился Субботин.

— Не с Горелова же, конечно. Он новичок.

У Алеши отлегло от сердца.

— Да с тебя, Андрей, раз назвался, — сказал хозяин квартиры.

— Гм... — промычал Субботин, — полная неожиданность.

— Хозяин имеет право останавливать свой выбор на ком угодно.

— Позволь тогда хоть горлышко промочить. — Субботин потянулся к столу, достал самую крупную воблу, предварительно пощупав, с икрой ли она, отхлебнул глоток пива. — Я вначале о батьке скажу. — Отсветы падали на его подвижное лицо и смуглый лоб с залысинами. — Все начинается от печки, а у меня от батьки, ребята. Сейчас ему семьдесят два, но не гнется. Высокий, худой, из тех, кому мальчишки кричат вдогонку: «Дядя, достань воробышка». В семье я был восьмым по счету, а всего ребят — десять. Когда в военные годы кусок хлеба попадался — на части рвали. Да и после войны не сладко жилось. Батька стал прихварывать. Ртов в нашей семье много, рабочих рук мало. А в сорок девятом беда нагрянула — в тюрьму наш батька угодил. И кто бы мог подумать, что так дело обернется! Батька всю жизнь был тихий: чтобы водку пить, карты или какое хулиганство — ни-ни. Но была у него одна страсть: зверье. Ох, и нянчился с ними, собаками, кошками, козлятами, жеребятами! Если заболевала какая живность, со всех сторон лечить к нему несли. Денег с односельчан он почти никогда не брал. Праведник, словом.

— В кого же тогда ты? — кольнул Костров.

— Обожди, Володя,—развел руками Субботин, — не мешай, запутаюсь. Однажды мой батька увидел на колхозной ферме больного бычка. Был там сторожем его дружок, шамкающий старикашка по прозвищу дед Пихто. Так вот этот самый дед Пихто готовился укоротить дни больного бычка. Батька на него навалился: «Ты по какому праву?» Дед объясняет — приказ председателя колхоза. Батька к тому. Так, мол, и так, отдай бычка, на ноги поставлю. А председателем у нас был в ту пору рослый такой детина. Раньше в Мелитопольской области райисполкомом руководил, да за какие-то грехи получил отставку и в наших краях очутился. Но заступная рука у него была, дружбу водил с некоторым районным начальством. Кому подсвинка умел вовремя подкинуть, кого колхозным медом по государственной цене задобрить. Сам плечистый, красный, глаза рачьи. Что на сев, что в покос, что на уборку — с таким винным духом выходил — близко не устоишь. Колхозники, что посмелее, говорить ему в глаза уже начали: дескать, сильно злоупотребляешь, Тарас Кондратьич. А он, знаете, что в ответ? «Молчите, плебеи! Да вы знаете, как сам Федор Иваныч Шаляпин об этом напитке отзывался? Великий певец нашей эпохи говорил: водка мне бас шлифует». Мужички наши, расходясь, иной раз только затылки чесали: «Оно и действительно...» Так вот... стал мой батька просить у этого председателя: «Тарас Кондратьич, отдай бычка. Не время его забивать». Тот не поверил: «Ты что, Субботин, белены объелся? Ветеринар смотрел, сказал — лечить бесполезно. А ты что же, умнее ветеринара?» Батька смелости набрался и ему в лоб: «Умнее». Ну, председатель наш был подшофе, ему эта выходка понравилась. Короче говоря, очутился бычок в нашей избе. Маленький, теплый, губы парные, глаза — пуговки янтарные. Батька его и молоком, и обратом, и настоем из трав каких-то отпаивал. Одним словом, сдержал наш батька обещание и поставил животину на ноги. Естественно, спасибо от председателя получил, бычка на ферму вернули. Батьку услали на неделю лес для строительства заготовлять. Возвратился он — и сразу на ферму пошел. Встречает его дед Пихто. Батька к нему: «Как поживает мой бычок?» Дед захохотал: «Эка хватился. Тут к председателю родич приехал, так они третьего дня бычка забили. В аккурат сейчас у него пиршество на завершении. Можешь зайти и убедиться, какие из твоего Саввушки котлеты получились». Батька мой — как мел. Ничего не ответил — и домой. Прибежал, нас всех растолкал, топор схватил да к председателю. А у того море разливанное: и родич за столом, и уполномоченный райисполкома, и еще какой-то начальник. Батька топором машет и к самому Тарасу Кондратьичу: «Убью, подлюга, за колхозного бычка!» Председатель его унимает: как тебе, дескать, не стыдно, здесь же районное начальство. Отец мой что-то непотребное в ответ и с топором к нему подступает. Батьку кое-как угомонили, а через неделю не без старания нашего председателя и его дружков целое дело завели. Дескать, колхозник Субботин пытался привести в исполнение террористический акт против председателя передового колхоза.

— Подожди, — вдруг спохватился Горелов, — а какое это имеет отношение к тому, как ты попал в космонавты?

Субботин вытащил зеленую гребенку и пригладил редкие волосы.

— Ишь ты какой торопыга. Мы же договорились в ознакомительном порядке о самом интересном рассказывать. А в отряд я попал довольно просто. Ничего в этом сверхъестественного нет. Понимаешь, Алеша, тебе сразу полезно будет уяснить, что космонавт — это не сверхчеловек, а просто человек. Вот Чайковский, вероятно, с детства в мире музыки жил, Репин тоже рано к краскам и кисти потянулся, а Пушкин, скажем, к перу. Все это естественно, потому что великие ученые, музыканты, художники, они рождаются одаренными. А космонавтами не рождаются. Космонавтами становятся. Вот и я по воле случая попал в отряд. Служил я на юге в большом шумном городе. После авиашколы как-то быстро в старшие летчики вышел. Летать давали, не зажимали. А охоты летать — хоть отбавляй. Мы с Леной только что познакомились, она педагогическое училище кончала. Дело молодое, известное, этого один только Горелов не понимает, потому что он холостяк самых строгих правил. Одним словом, мы с Леной решили пожениться, когда приехали в авиагарнизон два незнакомых полковника в медицинской форме. Беседовали с моими однокашниками, потом взялись за меня. Вызвали в кабинет и после нескольких наводящих вопросов напрямик спросили: «В космос хочешь?» У меня мурашки по коже пошли от такой неожиданности. Но взял себя в руки и говорю: «Космос? Так ведь там пока только Стрелка и Белка пилотировать умеют». Гляжу, один полковник подмигивает другому: а он, мол, остряк. И вслух мне довольно коротко: «Хорошо, лейтенант. Я не настаиваю на немедленном ответе. Даю час на размышление». Я в коридор вышел, и тут меня как серпом полоснуло по сердцу. А как же с Ленкой? Космос — дело особенное. Там небось и люди нужны с особым режимом. А что, как прикажут позабыть о моей большеглазой Ленке, лучше которой нет на всей планете Земля! На кой мне тогда черт все эти Венеры и прочие небесные светила!.. Час пролетел, как реактивный. Вхожу в кабинет снова. Полковник спрашивает: «Ну что, лейтенант, надумал?» Я его в лоб: «А как у вас, жениться можно? А то ведь профессия космонавта — дело особенное».— «Можно, можно», — засмеялся полковник. И я решительно заявил: «Тогда пишите». Ну а остальное сами знаете...