Шок от падения - Натан Файлер

Он пятился назад, обхватив себя руками, как он делал, когда впадал в панику, когда никакие слова не могли его успокоить. Он умолял меня: хватит! Перестань! ПОЖАЛУЙСТА! Фонарь в его дрожащих руках светил прямо на куклу. Ее глаза-пуговицы блестели в его лучах.

— Она хочет поиграть с тобой, Саймон. Она хочет поиграть в салки.

Саймон попытался убежать, как обычно, по-дурацки наклонившись вперед и широко разводя ноги в стороны. Ему даже удалось протиснуться между стеной магазина и мусорными баками.

— Она хочет поиграть.

Я помчался вокруг водопроводной колонки и выскочил у него на пути, отрезая ему дорогу обратно к вагончику. Саймон замер, уронив фонарь, и тот со стуком упал на землю. Я подобрал его, все еще смеясь, и направил брату в лицо.

Теперь это было уже не смешно. Совсем не смешно. Он рыдал, свисавшие из носа сопли прилипли к мокрой губе. Теперь его лицо больше не напоминало луну. Ему было очень страшно.

Где-то далеко волны разбивались о скалы, и та девочка, которая накричала на меня и приказала мне убираться, всхлипывала во сне.

— Саймон. Я пошутил. Это была шутка.

— НЕТ! НЕТ!

Он со всей силы ударил меня в живот.

Я всегда был размазней. Мое тело обмякло, у меня перехватило дыхание.

— Это была…

Я никак не мог отдышаться.

Он повернулся и двинулся по дорожке прочь от вагончиков, от меня.

— Саймон, постой. Пожалуйста.

Но теперь он был быстрее меня. Он выбежал за калитку, потом по автомобильной дороге и вниз по тропинке на скале, в темноту.

— Саймон, подожди.

Я никак не мог его догнать.

Не мог.

Смерть Саймона Энтони Хомса была жестокой и внезапной.

Он умер от пренебрежения.

По крайней мере, так мне это сейчас представляется. Вся вселенная отвернулась, для него не нашлось в ней ни капли любви и заботы.

Он упал на том же самом месте, на повороте тропинки, где торчащие корни поджидают доверчивые лодыжки. Ударился не особенно сильно. Не сильнее, чем я пару дней назад. Тогда был шок от падения и кровь на коленке, и Саймон нес меня на руках. Он отнес меня в безопасное место, сам, без посторонней помощи, потому что любил меня.

Разница была лишь в том, что за секунду до падения он на мгновение обернулся и бросил на меня взгляд через плечо.

— Скажи хоть что-нибудь.

Все случилось так быстро, и я не мог это замедлить.

Не знаю, с чего я взял, что такое возможно. Но я почему-то надеялся. Вообще-то, я эгоист и чувствую себя обманутым, если мне не удается самому испытать то, что описывают другие, когда говорят, что от чудовищности ситуации время для них словно замедлилось.

Все было совсем не так.

— Пожалуйста, ответь.

Он обернулся ко мне, и мне хочется верить, что в этот момент он улыбался. Что он разыграл меня, а вовсе не испугался до полусмерти. Это было игрой, и он радовался, что сумел меня одурачить. Или, наоборот, в его взгляде было прощение. В последний момент он понял, что я тоже его люблю и никогда не хотел причинить ему вреда.

Но все случилось очень быстро. Мой мир по-прежнему мчался вперед. Иногда я думаю: а что если его мир замедлился? Каким он увидел меня в последний момент? Что он прочел на моем лице: утешение или только предательство?

Это случилось из-за того, что он упал с вывернутой шеей. А еще из-за слабости мускулов — симптома его болезни. Один шанс из миллиона, если верить сволочной статистике. Тут сыграло свою роль положение его тела, скорость, траектория, скользкая из-за дождя земля, точное местонахождение выступающих корней.

И еще я.

И если за несколько секунд до его падения в море зарождалась волна, то она разбилась о берег через несколько секунд после того, как он упал. Эта надменная и равнодушная вселенная продолжала жить своей жизнью, как будто ничего не случилось.

— Пожалуйста, отзовись.

Я пытаюсь поднять его и отнести домой, но сырая земля скользит под ногами. Мой рот и глаза измазаны грязью, а дождь все льет и льет. Я поднимаю его на руки и падаю, поднимаю и падаю. Он молчит. Я умоляю его сказать хоть что-нибудь. Ну, пожалуйста! И снова падаю, больно ударяюсь о камень и держу его, держу. Его лицо так близко к моему, что я чувствую, как тепло покидает его тело. Пожалуйста. Пожалуйста. Отзовись.

Прости, я не могу тебя отнести.

Маленькая матерчатая кукла валяется рядом в грязи. Кажется, она замерзла без пальто. Я осторожно, очень осторожно приподнимаю голову Саймона и подкладываю под нее куклу. Мне хочется, чтобы ему было удобно.

Я — это я. Я сейчас в своей квартире, сижу в кресле, и руки мои в волдырях. Уже поздно. Я устал, потому что весь день печатал. На предплечье у меня волдырь: я затушил об него сигарету. Я надеялся, что боль удержит меня здесь, но я не могу ухватить нить.

Время течет у меня сквозь пальцы.

В том месте моего сознания, где формируются образы, я вижу другого себя. Я сбежал из психиатрической больницы и стою над обрывом, на самом краю своего мира. Уже стемнело, но ярко светит полная луна. Это Саймон смотрит на меня. Я слышу его голос в шуме ветра. Он замерз, он не может застегнуть свой плащ. Я подаюсь вперед, и пальцы моих ног зависают над пропастью.

— Ты слушаешь?

Я представляю, каково это — умереть. Что случится с моим телом, как родители узнают? Кто скажет бабушке Ну? Кто скажет Джейкобу? Мне становится стыдно, что я об этом думаю. Надо собраться с духом для последнего шага.

— Отойдите от края.

За моей спиной кто-то есть, я слышу шаги.

— Вы меня слышите? Это опасно. Вы упадете и разобьетесь.

Но в том месте моего сознания, где формируются образы, я вижу другого меня: девятилетнего мальчика, стоящего у изножья родительской кровати. Грязная вода стекает с его одежды и превращается в лужу на линолеумном полу. Он смотрит на родителей, на то, как они обнимают друг друга во сне. Лицо матери неловко прижато к впадинке на отцовском плече, ее рот широко раскрыт, волосы из его подмышки возле ее лба, простыня сбилась у них в ногах, их лодыжки почти соприкасаются.

Мальчик знает: он должен их разбудить. Если он прислушается, он услышит мой крик: «Скорее буди их!» Скажи им. Это несчастный случай. Саймон упал. Произошло нечто ужасное.

Буди их.

Мальчик прижимается спиной к стене, тихо сползает на пол, обхватив руками колени, слыша только, как последние капли дождя ударяются о стекло и редкое бормотание родителей, обнимающих друг друга во сне.

— Мэтью, милый. Что случилось?

Мама встает на колени рядом со мной и трясет меня за плечо. Комната залита ярким солнечным светом. Я чувствую на щеке ее горячее дыхание и слабый гнилостный запах.

Через несколько минут отец выбежит наружу и будет звать брата, приказывая ему не валять дурака. Далекий звук сирен прозвучит аккомпанементом страху в мамином голосе.

— Не молчи. Ответь мне. Что ты сделал? Где Саймон?

От сидения на полу в мокрой одежде у меня затекла шея. Я начинаю дрожать, зубы неудержимо стучат.

— Мама, я замерз.

— Потом согреешься. Где Саймон?

Я не поехал с ними в больницу. Меня оставили с мистером и миссис Онслоу — пожилой парой, жившей в соседнем вагончике.

— Хочешь, поиграем в Лилу? — сказала миссис Онслоу, ставя на поднос передо мной тарелку с тыквой и крекерами. Я не ответил. Она ушла в маленькую кухоньку, чтобы заняться готовкой. Думаю, она не знала, что еще сказать.

Раздался стук в дверь, и мистер Онслоу сложил газету. Я услышал голос отца и их торопливое перешептывание, но не мог разобрать ни слова.

Отец вошел и сел на ковер рядом со мной. Он скрестил ноги по-турецки, и это было странно. Я никогда раньше не видел, чтобы он так сидел, и очень удивился. Он выглядел бледным и усталым.

— Ну что, mon ami. Как ты себя чувствуешь? — спросил он, взъерошив мои волосы.

Я пожал плечами.

— Приехала полиция… — Его голос дрогнул и замер. Он остановился, собираясь с силами. — Они не будут с тобой долго разговаривать. Просто повтори им то, что ты сказал нам.

Я уставился в пол.

— Я думал, я тебя разбудил, папа.

Мама обняла меня так крепко, что мне показалось, ребра у меня треснут. Ей нужно было убедиться, что я действительно здесь. Я стеснялся двух полицейских, которые неловко нянчили в руках чашки с чаем, поэтому, едва лишь она ослабила хватку, я отодвинулся.

Полицейские представились.

Один из них, в очках и с пушистыми темно-рыжими усами, был примерно одного возраста с отцом. Второй — явно моложе, с зализанными черными волосами. Они оба были в форме, их шлемы лежали на столе.

— Для начала мы должны сказать, что тебе ничего не будет, — начал усатый. — Никто тебя ни в чем не обвиняет, никто не говорит, что ты сделал что-то не так.

Мама сжала мою руку.

— Мы должны снять твои показания, а это значит, мы зададим тебе пару вопросов и запишем то, что ты нам расскажешь. Но если в какой-то момент ты захочешь остановиться, ты только скажи. Что надо сделать, если захочешь остановиться?