Два сфинкса - Вера Крыжановская

Эриксо остановилась и залюбовалась окружавшим ее великолепием, с наслаждением вдыхая чудный, наполнявший грот аромат, как вдруг чья–то тень проскользнула у входа в грот, и на пороге появилась высокая фигура Асгарты.

– Эриксо! – произнес маг.

Звук этого хорошо знакомого, металлического голоса заставил ее вздрогнуть и обернуться. Шатаясь, отступила она назад, точно зачарованная взглядом Аменхотепа, хотя и властным по–прежнему, но не отражавшим, однако, ни гнева, ни суровости.

Эриксо опустилась на колени и прошептала покорно:

– Господин! Прости меня!

Аменхотеп быстро подошел к ней.

– Встань! Тебя могут увидеть! Отчего ты дрожишь? За что ненавидишь ты меня до такой степени, что хотела убить? Что я сделал тебе?

Стыд, страх, – целый хаос чувств, в которых Эриксо сама себе не могла дать отчета, бушевали в душе ее и горячие слезы брызнули из глаз. Схватив руку мага, она прижала ее к губам и с тоской пробормотала:

– Я и сама не знаю, за что я ненавижу тебя!

Загадочная улыбка мелькнула на лице Аменхотепа; подняв Эриксо, он отвел ее к скамейке и посадил рядом с собой.

– Успокойся! Что подумают мои гости, если увидят тебя здесь плачущей? – с добротой прибавил он. – Успокойся же! Я вовсе не имею намерения принуждать тебя вернуться ко мне, если иная жизнь нравится тебе больше. Оставайся у благородной Валерии, будь счастлива среди себе подобных, наслаждайся и развлекайся, пока это тебя забавляет. Но помни одно: если когда–нибудь тебе понадобится убежище и покровитель – ты всегда найдешь здесь отцовский кров и дружеский, ласковый прием.

Эриксо боязливо и недоверчиво глянула на него, но встретив взгляд мага, дышавший снисхождением и добротой, она покраснела и, опустив в смущении головку, пробормотала:

– Ты добр и великодушен, господин, а я сумасшедшая и неблагодарная. Но ты пойми только, как ужасно быть осужденной на одиночество, когда жаждешь жить, любить и вдыхать полной грудью чистый воздух свободы!

– Ты права! Я должен был понять, что мой дом должен был казаться темницей такому молодому существу, кипящему жизнью, как ты. Но ты казалась мне еще ребенком, и я боялся показывать тебя, такую молодую и прекрасную, всякому встречному. Теперь же будь счастлива по–своему!

– Я счастлива, господин! Я люблю и любима.

Обрамленные длинными ресницами веки мага дрогнули и опустились, скрывая его взгляд. Голос его был глух, когда он отвечал:

– Бедное дитя! Ты веришь тому, чего желаешь сама. Но разочаруйся: ты производишь на Рамери такое же действие, как кубок возбуждающего вина. Он слишком артист, чтобы не упиваться твоей красотой, но сердце его молчит, так как он любит другую.

– Он любил Нуиту, но ведь она умерла.

– Нуита живет. По непреложному закону, управляющему душами, дух ее теперь в теле Валерии. Они инстинктивно узнали друг друга – и любовь их воскресла вновь.

Эриксо побледнела. Так Валерия – Нуита. Как она не узнала ее раньше; и к тому же обе так похожи друг на друга. Несколько мелких случаев, на которые она раньше не обращала внимания, озарились для нее теперь новым светом.

Аменхотеп наблюдал за ее лицом, на котором отражались взволновавшие ее чувства.

– Мне пора, однако, вернуться к гостям, – сказал он, вставая. – Вот тебе мое последнее слово: если твои надежды оправдаются – я обеспечу тебя приданым; если же, напротив, мои предположения окажутся справедливыми, и настанет час, когда ты придешь сюда с разбитым сердцем, то знай, что здесь ты будешь принята, как дорогая дочь, и найдешь во мне отца и друга.

Аменхотеп вышел, а Эриксо неподвижно сидела несколько минут; затем, машинально, тихо направилась в залы, наполненные гостями. Но теперь ни царившие повсюду шум и веселье, ни поклонение толпы , тотчас ее окружившей, более не трогали Эриксо, она оставалась ко всему холодна и равнодушна. Аменхотеп ранил ее в сердце, да еще отравленным оружием; она страдала. Особенно больно было ей видеть, что Рамери разговаривает с Валерией. Оба они были веселы, улыбались. Маг сказал правду. Взор скульптора с нескрываемым восхищением покоился на высокой, стройной фигуре патрицианки. А ее, Эриксо, он совсем забыл, несмотря на всю красоту ее, превосходящую красоту Валерии, и на любовь, которую она к нему питала. Это горькое убеждение уничтожило в ее глазах всякий интерес, который имел до того волшебный праздник Асгарты.

Первые дни после праздника у Аменхотепа прошли очень тяжело для всех обитателей дома легата, начиная с самого хозяина. Чувственный и избалованный женщинами, Галл уже давно был влюблен в Эриксо и страстно жаждал обладать ею.

Необыкновенная красота ее, полным блеском заблиставшая на празднике, возбуждала его страсть и навевала ему мысли, одна другой опаснее.

А Эриксо, вся ушедшая в свою любовь и ревность, не замечала ни его страстных взглядов, ни стараний остаться наедине с ней. Подозрительная и капризная, она следила за Рамери и зорко сторожила его, пуская в ход все свое кокетство, чтобы могучей властью красоты своей покорить его и отбить у соперницы.

И нельзя сказать, чтобы усилия Эриксо были совершенно бесплодны. У Рамери была пылкая натура, в его жилах недаром текла горячая африканская кровь. Если его сердце и принадлежало Валерии, зато охватившая его пожаром страсть влекла к Эриксо, которая и сама открыто выказывала ему свою любовь, тогда как Валерия всегда замыкалась в горделивую сдержанность, исключавшую всякую надежду на успех.

Эта вечная смена противоречивых влечений вконец истомила ее.

Две женщины оспаривали его сердце: одна – необузданная, страстная и жгучая, как ветер пустыни; другая – спокойная, нежная и благотворная, как живительный источник, воды которого создают оазис среди бесплодных песков.

Но более всех страдала Валерия.

Сознание, что она не любит мужа, что сердце ее стремится к скульптору, наполняло душу молодой женщины стыдом, ужасом и презрением к самой себе. Честная, добродетельная и чистая до глубины души, она упрекала себя за это преступное чувство как упрекала бы за совершенный адюльтер. Всеми силами старалась она побороть любовь к Рамери и изгнать ее из своего сердца. Молодая женщина избегала скульптора и относилась к нему с высокомерной холодностью, что должно было оттолкнуть молодого человека от нее. Вся поглощенная этой внутренней борьбой, которую всячески старалась скрыть от мужа, Валерия не обращала никакого внимания на то, что происходило вокруг нее, и не замечала ни почти открытой страсти Галла к Эриксо, ни кокетничанья последней с Рамери.

Однажды вечером Галла не было дома. Валерия рано удалилась в свои комнаты, ища уединения, но любовь и угрызения совести не оставляли ее. Горькие думы, вызванные этими чувствами, лишали молодую женщину сна и покоя. Она с тоской спрашивала себя, что выйдет из всего этого хаоса. От Рамери ее отделяла целая пропасть, а жизнь с Галлом казалась ей пустой и полной отчаяния и отвращения.