Отряд Асано. Русские эмигранты в вооруженных формированиях Маньчжоу-го (1938–1945) - Aлексей Буяков

На следующий день, в понедельник, новобранцы отправились в расположение частей, в которые были определены для прохождения службы. Перед отъездом их собрали в Гранд-отеле, где их встретили помощник начальника ГБРЭМ М. А. Матковский и начальник 5-го отдела полковник М. А. Демишхан. Матковский обратился к новобранцам с приветственным словом, после чего они отправились на вокзал.[321]

Вообще январский сорок четвертого года набор на военную службу проходил с большой помпой, БРЭМовская администрация инициировала «добровольческое движение» эмигрантской молодежи на военную службу. Несколько известных среди харбинской молодежи юношей, хороших спортсменов, отличников школьной учебной и военной подготовки, подали «добровольные» заявления на военную службу в РВО. Их портреты, интервью с ними и благодарности их родителям от эмигрантской и японской администрации были помещены на страницах харбинской прессы. Одним из таких «добровольцев» был Олег Баранов. Отец его являлся бывшим офицером и дворянином, мать принадлежала к семейству первых строителей КВЖД. Отличник во всем и всегда: в учебе, спорте, самодеятельности, военной подготовке, – Баранов уже сдал экзамены в Токийский университет, мечтая о карьере врача. Но по настоятельному предложению БРЭМ «согласился» отложить обучение на полтора года и пойти добровольцем в Сунгарийский РВО. Это решение молодого человека, хорошо известного в Харбине, получило освещение в газетах, разместивших портрет Олега и материал о нем под заголовком «Доброволец О. Баранов». К слову заметить, в армии Баранов тоже был отличником, дослужившись за полтора года до звания старшего унтер-офицера, помощника командира взвода.[322]

«Добровольческое движение», организованное эмигрантской администрацией, никого не могло обмануть – молодые эмигранты, особенно жители Харбина, в массе своей не хотели «служить японцам». Мероприятия властей Маньчжоу-го, ориентированные на создание «единого дома» для проживающих на его территории пяти дружественных наций, привели лишь к усилению русского патриотизма. Формирование «единого дома» в Маньчжоу-го под покровительством Великой Японии предполагало идейно-культурную унификацию на японской основе: изучение японского языка во всех типах учебных заведений как необходимое условие будущей успешной карьеры, внедрение противоречивших православию (и вообще христианству) элементов в культовую практику,[323] ревностное участие в государственном строительстве и прославление Японии. Все это порождало глухое недовольство эмигрантов и способствовало переоценке отношения к Советской России в позитивном ключе, что было в немалой степени связано и с постоянно усиливавшейся симпатией в отношении русского народа, ожесточенно противостоявшего попыткам Германии захватить Россию.

Патриотические настроения были характерны и для русских офицеров РВО. По воспоминаниям военнослужащих Ханьдаохэцзийского отряда, командир отряда майор Гукаев неоднократно подчеркивал, что полученные бойцами в отряде знания пригодятся Родине. При этом было не совсем понятно, то ли майор говорил о старой России, возродить которую было заветной мечтой старшего поколения эмиграции, то ли о новой России – СССР.[324] В уже упоминавшихся нами воспоминаниях В. Винокурова есть эпизод, посвященный капитану Ядыкину. Являясь отличниками боевой подготовки, Винокуров и его друг В. Лысенко однажды были вызваны в кабинет к Ядыкину, который в это время возглавлял учебную команду отряда. На вопрос Ядыкина хотят ли они стать офицерами, Винокуров и Лысенко ответили: «Нет!». «Тогда он [Ядыкин] сказал: „Наши придут, японцы на дерево, а вы куда?“. Я до сих пор благодарен ему за это».[325]

Новое положение русских воинских отрядов сделало их более открытыми для внимания эмигрантской общественности. Родители военнослужащих теперь получили возможность находиться на церемонии принятия присяги в расположении гарнизонов русских воинских отрядов, а также время от времени навещать своих сыновей.

Согласно воспоминаниям В. В. Катенина, служившего в Ханьдаохэцзийском РВО, «в мае месяце [1945 года], ко дню летнего Николая Чудотворца (22 мая)[326] была назначена присяга. К этому дню готовились тщательно, были заранее извещены родители с приглашением быть на этом торжественном моменте. В назначенный день курсанты [так в тексте. – С. С., А. Б.] под звуки русских военных маршей прошли перед многочисленными гостями церемониальным маршем по-гренадерски, то есть винтовки с примкнутыми штыками держали на весу, острие штыков слегка упиралось в кончик правого плеча впереди идущего…»[327]

Сохранились и свидетельства посещений родителями русских воинских частей. Например, в одном из документов из архива БРЭМ отмечалось, что «после посещения отряда Асано у всех родителей осталось самое отрадное впечатление. Все там здоровые, потолстели, подтянутые, у всех довольные лица и хорошее настроение. В беседе со многими было выяснено, что большинство мечтает продолжать карьеру военного и остаться в отряде и дальше. Кормят превосходно…»[328]

В 1944 году изменился текст присяги, принимаемой русскими военнослужащими. Текст присяги выглядел теперь примерно так: «Я, российский эмигрант, как равноправный гражданин империи Маньчжу-Ди-Го, вступая в ряды русского воинского отряда, обязуюсь быть честным и справедливым, защищая интересы Маньчжурской империи; выполнять все требования уставов и приказов начальников; быть готовым с оружием в руках выступить по первому зову своих начальников на защиту территории Маньчжу-Ди-Го против врагов империи и дружественной ей империи Ниппон».[329]

В Сунгарийском и Хайларском отрядах новобранцы принимали воинскую присягу на плацу гарнизона, а в Ханьдаохэцзийском – в местной церкви.[330] На принятии присяги обычно присутствовали представители руководства Военной миссии и Бюро эмигрантов.

С 1944 года военнослужащие, выезжавшие в краткосрочный отпуск к месту жительства, не снимали военной формы и, по некоторым свидетельствам, имели при себе саблю. Что лишний раз говорило о снятии секретности с деятельности русских воинских отрядов.

После реорганизации эмигрантских военных отрядов в общевойсковые подразделения и ликвидации учебно-полицейских структур основными тренировочными центрами для подготовки разведывательно-диверсионных кадров из числа русских эмигрантов стали специальные разведывательно-диверсионные школы, существовавшие обособленно от русских воинских отрядов в режиме строгой секретности. Такие школы существовали на станциях Имяньпо, Шитоухэцзы, в Хайларе, Сахаляне, Муданьцзяне, Трехречье.

Разведывательная школа, или отряд «Облако» (отряд 900, 323, 322, 25217), была учреждена Харбинской Военной миссией в конце апреля 1944 года. Начальником разведотряда с октября 1944 года являлся майор Ямагата Мотомэ[331] (псевдоним «Оояма»), в марте 1945 года сменившийся подполковником Макино Масатоми.[332] Заместителем начальника (с марта 1945 года) являлся майор Итикава Кэндзи[333] (псевдоним «Ииси»). Отряд должен был состоять из штаба и четырех оперативных отделов. Первый отдел возглавлял капитан Имаидзуми Тюдзо (псевдоним «Ямада»),[334] второй – капитан Симада, третий – капитан Аибара, четвертый – капитан Ватараи. Из русских эмигрантов были укомплектованы четыре из шести отделений первого отдела.[335] Одно из отделений было сформировано из китайцев.[336] Штаб разведшколы располагался на станции Имяньпо.

В окрестностях станции Имяньпо, в сопках размещались три русские учебные группы школы – местечки Лянцзялинь и Цинлуншань (в дальнейшем отряд 323). Две группы должны были готовить разведчиков-диверсантов, одна – радистов. Четвертая группа, имевшая агитационно-пропагандистский профиль, находилась на станции Шитоухэцзы (в дальнейшем отряд 322).[337]

Формирование кадрового и курсантского состава учебных групп тянулось с мая по ноябрь 1944 года. Кадровый состав формировался из русских офицеров и младших командиров РВО и сотрудников Военной миссии. Первую и вторую учебные группы в окрестностях Имяньпо осенью сорок четвертого года возглавили откомандированные из Сунгарийского отряда ротмистр Тырсин и вахмистр Широков, повышенный в связи с новым назначением в звании до корнета. Командиром третьей группы был назначен в чине подпоручика Михаил Аникьев.

Аникьев родился в 1901 году, происходил из забайкальских казаков. Будучи учеником духовной семинарии, он, опасаясь мобилизации в войска, уехал с отцом в 1918 году в Китай. Жил на станции Маньчжурия, учился в гимназии, после окончания которой поступил на Юридический факультет в Харбине. Сумел окончить только три курса и за неимением денег факультет оставил, перебиваясь случайной работой. В 1934 году Михаил поступил на службу в железнодорожную полицию, учился в полицейском училище в Харбине. В 1937 году работал в 3-м отделе ГБРЭМ, занимался прослушиванием телефонных переговоров иностранных консульств. В том же году был направлен в распоряжение Военной миссии города Маньчжурия, где также работал на радиоперехвате. В январе 1944 года, являясь секретарем Маньчжурского отделения БРЭМ, прошел обучение на 10-дневных разведкурсах в Хайларе, а в мае был направлен на станцию Имяньпо, где работал под псевдонимом «Ганин».[338]